Ринг за колючей проволокой
Шрифт:
Они проговорили чуть ли не до рассвета. Мищенко рассказал о себе откровенно, он догадывался, что боксер связан с подпольщиками. Летчик жаждал борьбы. Андрей узнал, что весною прошлого года, в те дни, когда он с Усманом и Ефимом Семеновичем бежали из концлагеря и пробирались на восток, самолет Алексея Мищенко был сбит в неравном воздушном бою. Из горящей машины Мищенко удалось выпрыгнуть с парашютом. Приземлился он на вражеской территории, в перестрелке был ранен в левую ногу, упал. Попытался подняться, но в это время получил удар прикладом по голове и потерял сознание. Так он попал в плен. Был в концлагерях под Орлом, Смоленском, Ноймарком. В Ноймарке создали подпольную группу, готовили групповой вооруженный побег. Но осуществить побег не удалось. Гестаповцы,
– Мы с Филиповским все время ждали расстрела. К вечеру в коридоре тюрьмы послышался шум множества шагов и голосов. Они приближались к нашей камере. Сердце мое екнуло. Мы, не сговариваясь, поцеловались, пожали друг другу руки, приготовились к смерти… Вот загремел замок, раскрылась стальная массивная дверь. Из коридора на нас смотрели гестаповцы. Во взглядах любопытство и страх. Посыпались возгласы: «О! Комиссар! Руссиш комиссар!» Тюремщик им объясняет, что «нас поймали вовремя, опоздай гестапо на день-другой, и мы подняли бы восстание в лагерях всей Померании». Так мы поняли, в чем тут дело, что это за экскурсия. Очевидно, следователь гестапо, решив получить очередной чин или орден, раздул «дело». Нам стало ясно, что виселицы не избежать. Но, как видишь, нас не вздернули, а бросили сюда, в Бухенвальд.
Глава тридцать четвертая
Вымыв умывальник, прибрав барак, Андрей направился за кипятком для бака. Он шел и, размахивая пустыми ведрами, насвистывал любимую песню:
Кто весел – тот смеется,Кто хочет – тот добьется,Кто ищет – тот всегда найдет…Эта песня как нельзя лучше отвечала его душевному состоянию. Он хотел и, следовательно, добился своего, он искал и нашел то, к чему стремился… Встречному эсэсовцу он так лихо откозырял снятием шапки, что тот только самодовольно ухмыльнулся.
– Андрей, подожди, – из дверей ревира махал рукой Пельцер. – Ты что не заходишь?
Бурзенко повернул в ревир.
– В гости к старым друзьям всегда со всем удовольствием.
У Пельцера, несмотря на приветливую улыбку, в глазах была грусть. Это заметил Андрей.
– Ты что, старина, печалишься?
– А ты что, не знаешь? Разве радоваться есть время?
– Моя веселость никого не страшит. Я не Смоляк.
– Да нет, я не об этом, – Пельцер посмотрел на Андрея долгим взглядом.
– Умирают только один раз, – не унимается Андрей, – и хуже смерти ничего не бывает.
– Бывает и хуже, – и, немного помолчав, Пельцер спросил: – Ты Костю-моряка давно встречал?
– Костю? Черноморца? Недавно… – Андрей задумался: «Когда же мы в последний раз виделись?» – Ну, недели полторы, две тому назад… А что?
– Почему он не показывается? Не случилось ли беды с ним какой?
– Костя из огня выскочит и в воде не утонет.
– Ты еще юн, молодой человек. Я слышал, к ним в кочегарку фрау Эльза заглядывала. Там, где побывает Эльза, всегда трупы остаются… Хуже гадюки она, чирей ей на всю голову…
Андрей принес кипяток, залил бак. Спрятал ведра. «Странно, почему Пельцер о Косте беспокоится?» Андрей задумался. Когда же, действительно, он в последний раз встречался с Костей? Стал перебирать дни, недели. После памятной ночи, когда они вместе лупили зеленых, черноморец забегал только раза два. А потом? Потом продукты из кухни начал приносить другой товарищ. Испанец Перессо. Андрей спросил у него, где, мол, Костя, но тот по-русски не понимал. И вот уже продолжительное время с Костей они не встречаются. Беспокойство Пельцера
Альфред Бунцоль сидел у стола, положив голову на ладони. Когда он поднял голову, Андрей увидел в его серых глазах слезы.
– Что с вами? – Андрей подскочил к нему. – Больны?
– Не надо, не надо, – остановил его Альфред. – У меня вот тут болит, – он показал на сердце. – Душа болит…
И вдруг его словно прорвало. Стукнул ладонью по столу.
– Мы этого ему не простим! Слышишь, Андрэ, никогда не простим! Сволочь! Выродок, людоед двадцатого века!
Альфред махал кулаками, ругался, грозил всемирным судом истории. Андрей никогда не видел старосту таким возбужденным и не знал, что делать; стоять или уходить…
Израсходовав весь запас ругательств, Бунцоль сел, потом вскочил и, сжав руками голову, заходил по комнате:
– Какой ужас! Какой позор! Какое глумление над цивилизацией!
– Успокойтесь, не надо… – Андрей попробовал утешить его. – Вы же в фашистском концлагере. Здесь нечему удивляться. Ну что вы от фашистов хотите?
– Все, только не это. Только не это…
Успокоившись, Альфред рассказал Андрею, что сегодня он встретился с одним старым приятелем. Тот художник. Попал в Бухенвальд за карикатуры. Они в детстве учились в одной школе. Зовут художника Макс. Макс находится в секретной мастерской патологии. Она расположена в новом домике, выстроенном специально для жены коменданта фрау Эльзы Кох. Она там полная хозяйка. Под ее руководством в домике орудует «доктор» Вагнер. Отвратительная, мерзкая личность. Людоед двадцатого века. Вот к этому палачу и «прикреплен» художник. Бедный Макс! Что от него осталось! Весь седой, руки трясутся… Он долго не вынесет… Вагнер заставляет его художественно оформлять альбомы. Но какие альбомы! Со слезами на глазах художник переворачивал страницы и показывал чудовищные вещи. Представьте себе массивный богатый альбом. В нем собраны не семейные фотографии, не коллекция марок или открыток. Нет, нет… В нем собрана редчайшая коллекция татуировок! Рисунки на человеческой коже… Эльза Кох лично подбирала их. Она в сопровождении Говена появлялась в рабочих комнатах и заставляла заключенных снимать куртки и рубахи. Эта гиена в женском облике высматривала красивые татуировки. Она записывала в свою записную книжечку номера узника. А через день узника вызывали по радио к третьему окошку, и он попадал в гестаповскую тюрьму. Оттуда – в руки «доктора» Вагнера. И через некоторое время кусок кожи с красивой татуировкой вставляли в страницу альбома…
– Там собраны различные рисунки, – Бунцоль говорит тихо, – различные татуировки. Каждая страница – загубленная жизнь. Я смотрел, и у меня мурашки по спине бегали. Макс показал страницу, которую только кончил оформлять. На ней кусок кожи. Видимо, с груди моряка. Красивая татуировка. Трехмачтовый бриг носом разрезает волны.
– Трехмачтовый корабль? – переспросил Андрей.
– Да.
– А сверху маленькая звездочка есть? – у Андрея стало сухо в горле.
– Да, есть, – все так же безучастно ответил Бунцоль и, вдруг поняв вопросы Андрея, встрепенулся. – Андрэ, ты… Ты знал этого человека?
– Знал… – голос Андрея дрогнул. – И вы его знали… Такая наколка была у Кости-моряка…
– Костя-моряк?.. – глаза Альфреда становятся круглыми. – Тот, который был кочегаром на кухне?
– Тот самый…
– О, доннерветер! – простонал староста блока и сжал костистые кулаки.
В гибель Кости Андрею не верилось. Не может быть! Внутренний голос подсказывал ему, что Костя жив. Ведь староста мог и ошибиться. И почему именно Костя? Андрей даже удивился сам себе. Действительно, почему он решил, что та татуировка принадлежит именно Косте? Ведь она могла быть и у другого? Могла. Сам Андрей альбома не видел. А со слов человека, даже такого честного и правдивого, как Бунцоль, но все же со слов, он не имеет права делать такие выводы.