Ринг за колючей проволокой
Шрифт:
Первым взял слово пожилой седовласый заключенный в полосатой куртке, с красной полоской над номером. Такой знак обозначал, что узник находится в заключении более десяти лет. Андрей узнал оратора. Это был старейший немецкий коммунист Роберт Зиверт.
– Накануне плебисцита в Саарской области наша рабочая делегация прибыла в Берлин на свидание с товарищем Тельманом, – говорит Роберт Зиверт. – Нацисты не посмели отказать и открыли перед нами двери Моабитской тюрьмы. Один из наших товарищей, горняк, спросил Тельмана, не издеваются ли над ним. Помню, в глубоком волнении Эрнст ответил: «Да, издеваются!» И рассказал, что в первые месяцы заключения в камеру являлся сам уголовный комиссар Геринг и приводил с собой гестаповских громил. Они стремились побоями вырвать у Тельмана «признания». Но долго нам беседовать не дали. Как только Тельман стал рассказывать об издевательствах, гестаповцы запретили продолжать беседу. Они грубо вытолкали делегацию из камеры. Товарищ Тельман крикнул нам: «Расскажите об этом саарским рабочим!»
Один за другим выступают ораторы. Воспоминаниями о встречах с Тельманом в Москве поделился Иван Иванович Смирнов. Альфред Бунцоль рассказал о том, как гиммлеровские молодчики издевались над Тельманом в Ганноверской тюрьме. В тот день, когда ему исполнилось пятьдесят два года, они конфисковали многочисленные письма, открытки и телеграммы, пришедшие на имя Тельмана. Обнаглевший гестаповский чиновник язвительно сказал Тельману, что его уже забыли, что он никому не нужен и его никто не помнит. Тельман ничего на это не ответил. Он отвернулся от гестаповца, давая понять, что не желает с такой гадиной разговаривать. Но тот не уходил. Немного помедля, он предложил Тельману написать брошюру, в которой он отрекается от коммунистического мировоззрения и порывает навсегда с красной Россией.
Тельман резко повернулся к гестаповцу и сказал: «Запомните, вы, как вас там, господин тюремщик, что Советский Союз существует уже двадцать лет. Ваша третья империя столько не просуществует!»
Андрея, как и всех участников митинга, потрясло выступление поляка Мариана Згода, который оказался невольным свидетелем неслыханного злодеяния, совершенного в Бухенвальде.
– В тот роковой день, восемнадцатого августа, – взволнованно говорил Мариан Згода, – меня заставили перевозить трупы из двора крематория к печам. После обеда во двор крематория въехала крытая гестаповская машина, вы знаете ее. Заключенных из команды крематория не выпустили во двор. Старший фельдфебель Гельбер, этот зверь, погрозил нам кулаком: «Сидите как крысы и не высовывайте поганого носа!» Мы забились в отдельную комнату. Я пробрался к окошку. Через открытую форточку мне было все слышно и видно. Из черной машины вывели человека. Высокий, плотный, широколобый, с ясными глазами. Он прошел в пяти шагах от меня. Лицо его показалось мне очень знакомым, но я не знал, товарищи, что это был Тельман. Гестаповцы повели его вниз, в подвал крематория. Позади шли двое, с пистолетами в руках. Одного из конвойных я знал, это был Вилли – помощник палача. Только они спустились в подвал, я услышал выстрел. Потом, немного погодя, раздались еще два… Через несколько минут оба гестаповца вышли из подвала. Один сказал: «С Тельманом покончили!» Вот как это было…
В подвале повисла тягостная тишина.
– Товарищи! Геноссе! – на возвышение снова поднялся Вальтер Бартель. – Одиннадцать с половиной лет нацисты держали нашего вождя Эрнста Тельмана в одиночных камерах. Затем они тайно привезли его в Бухенвальд и здесь зверски убили. Товарищи, если бы фашисты не творили никаких других злодеяний, не совершали массовых расстрелов и не грабили целые страны, то одной только этой смерти, этого подлого трусливого убийства вполне достаточно, чтобы они на вечные времена покрыли себя черной грязью несмываемого позора. Товарищи, подлая рука нацистов вырвала из наших рядов дорогого и любимого вождя немецкого пролетариата, пламенного бойца революции, страстного проповедника коммунизма, председателя Коммунистической партии Германии. Он по капле до конца отдал свою кровь за светлое будущее своего народа, он до конца своих дней горячо верил в победу немецкого пролетариата, верил в торжество идей коммунизма. Почтим память дорогого товарища Тельмана пятиминутным молчанием.
Узники, делегаты блоков, встали в скорбном молчании. В напряженной тишине медленно плывут минуты. Андрей стоит, склонив голову, и мысленно, как и все присутствующие, дает клятву быть таким же стойким и мужественным, каким был Тельман, так же высоко нести над землей дорогое красное знамя, обагренное кровью погибших коммунистов.
Неожиданно в траурную тишину вплетается мелодия революционного марша. Мелодия возникла так тихо, что ее едва улавливал слух, и вместе с тем она казалась такой громкой, такой четкой, нарастающей, что от нее начинало сильнее стучать сердце. Андрей, сдерживая волнение, через головы присутствовавших вглядывался в дальний угол, туда, откуда неслись эти чуть слышные звуки. Там, в полутьме, стоят пятеро заключенных чехов из лагерного музыкального взвода. Они стоят плечом к плечу и выводят на поблескивающих никелем немецких губных гармошках русский революционный траурный марш, отдавая последнюю дань вождю германских рабочих Эрнсту Тельману.
Вы жертвою пали в борьбе роковой,В любви беззаветной к народу…Андрей присоединяет свой страстный шепот к этой бесконечно грустной и вместе с тем зовущей к борьбе мелодии.
…Вы отдали все, что могли, за него,За жизнь его, честь и свободу…Глава тридцать седьмая
О тайном митинге стало известно гестаповцам. Днем последовал приказ Шуберта.
– Канцелярия, слушай! Срочно сообщить, где работают заключенные Вилли Блейхерт, Григорий Екимов, Ярослав Либерцайт и Франц Лайтнер. Данные, содержащие полные характеристики, представить непосредственно коменданту. Живо, свиньи!
К вечеру на территорию лагеря вошла большая группа солдат и блокфюреров. Они, произведя повальный обыск, арестовали старосту дезинфекционного барака Вилли Блейхерта, рабочих этого блока Григория Екимова и Тимофея Савина, а также Ганса Бурхарда, Губерта Мюллера, Франца Лайтнера и других.
Ярослав Либерцайт, не надеясь, что вынесет пытки, покончил жизнь самоубийством. Он бросился на колючую проволоку…
Сквозь сон Андрей почувствовал прикосновение чьих-то рук. Кто-то настойчиво тормошил его. Бурзенко с трудом открыл глаза. Это был Мищенко. Тот зашептал:
– Иди в уборную. Скорее.
В туалетной уже находилось человек пятнадцать. Многие были из других блоков. Все были встревожены. Их волнение передалось и Андрею. Об арестах он уже знал.
Пришел Николай Кюнг, возглавлявший в подпольной организации отдел безопасности. Его сразу обступили подпольщики.
Кюнг объявил приказ центра:
– Организация в опасности. Гестаповцы привезли в лагерь большую шпионскую группу. Необходимо срочно уничтожить все, что может в какой-то мере скомпрометировать. Прием новых людей в организацию временно прекратить. Усилить бдительность. Принять все меры к выявлению шпионов и уничтожить их.
В бараке постоянно появлялись новые люди. Это было обычным явлением. Одни узники умирали, других убивали, а на их места присылали новых.
– В первую очередь возьмите под контроль всех новеньких, прибывших в последнее время, – закончил Николай Кюнг. – Будьте осторожны и бдительны. Промах одного может стоить жизни многим.
После ухода Кюнга разошлись представители из других бараков. Оставшимся староста сорок второго блока Альфред Бунцоль сказал:
– Друзья, обстоятельства требуют усиления конспирации. Отныне ко мне будете обращаться только в самых необходимых случаях, и то через Андрея.
Подпольщики по одному покинули туалетную.
За окном глубокая ночь. Андрей пытался уснуть, но сна не было. Он чувствовал, что его сосед Мищенко тоже не спит.
– Алексей, – тихо позвал Бурзенко. – Не спишь?
Мищенко зашевелился.
– Не могу решить, как быть. Натолкнулся сегодня на однополчанина. Так оно, может, и ничего, но после приказа центра задумался и ломаю голову. Запутанная история!
– Выкладывай.
– Иду я по зоне Малого лагеря и вдруг слышу, меня кто-то окликает: «Алексей! Алексей! Мищенко!» Я сначала хотел оглянуться, но вовремя спохватился. Ведь товарищи по Малому лагерю никогда не звали меня по имени или фамилии. Значит, думаю, окликнул меня человек, не знающий обстановки в лагере. Кто он? С какой целью? Я добавил шагу и, не оглядываясь, свернул за угол барака. Слышу, за мной побежали. Я приготовился к схватке. И вот выбегает человек, которого я ожидал встретить везде где угодно, но только не в Бухенвальде.