Ринг за колючей проволокой
Шрифт:
Размещать вновь прибывших некуда, и староста Бухенвальда политзаключенный Ганс Эйден доложил коменданту:
– Герр полковник, концлагерь переполнен. Вновь прибывших размещать негде.
Полковник СС Пистер усмехнулся и тоном, не терпящим возражения, холодно бросил:
– Пока ворота открываются, лагерь переполненным считать нельзя!
Баня не работала, испортился водопровод. Однако эсэсовцы вызвали первых пятьсот узников, велели им раздеться, загнали в холодный цементный предбанник и продержали там три дня. Остальных выстроили на площади под открытым небом. Уставшие от холодного и многодневного марша люди падали
Мищенко – он в этот день имел освобождение от работы по «болезни» – находился в лагере, и был свидетелем страшной трагедии. Он прибежал в барак и позвал Андрея:
– Скорее на площадь!
На аппель-плац их не пустили полицейские. Но и оттуда, где они стояли, было все хорошо видно.
– Смотри и запоминай. Чтоб потом припомнить гадам.
У Андрея сжалось сердце. Перед баней узников заставили раздеться и выстроиться. Люди истощены до предела. У них едва хватало сил, чтобы двигаться. Если кто из них присаживался, он без посторонней помощи уже не мог подняться.
Пришел главный врач Бухенвальда майор Говен. Начался «медосмотр». Узники вереницей стали двигаться перед Говеном. Тот решал их судьбы. Одним он бросал слово «лагерь», другим – «крематорий».
Обреченных на уничтожение построили в колонну.
Прозвучала команда «марш», и живые скелеты, по пять человек в ряд, двинулись в свой последний путь. Они шли и, чтобы не падать, держали друг друга под руки. Шли медленными шагами, голые. Шли сами, без конвоя, прямо во двор крематория.
Андрей с ужасом всматривался в их лица. Неужели они не знают, куда идут? На их серых лицах никакого выражения. Одно тупое равнодушие. В широко открытых глазах – пустота. Так шли они вчера по этапу, так сегодня идут в крематорий…
И вдруг в этой равнодушной толпе живых трупов Андрей увидал человека, который плакал. Он не мог идти сам и висел на руках своих товарищей, за которыми тащился в крематорий. И смотреть в глаза, из которых текли слезы, было жутко. Андрей не выдержал. Он бросился к колонне. Он хотел спасти плачущего.
Мищенко едва успел удержать боксера.
– Захотел в крематорий?
– Он еще жив. Ты разве не видишь? Он плачет!
– Их не спасешь. Из двора крематория никто не возвращается. Бежим, а то полицаи уже шагают сюда.
Колонны голых узников, бредущих в крематорий, и беззвучно плачущие глаза потом долго преследовали Андрея, снились чуть ли не каждую ночь.
В Германии шла очередная «тотальная мобилизация». Нехватка пушечного мяса заставила нацистов призвать в армию всех мужчин, способных носить оружие начиная с пятнадцатилетнего возраста. «Тотальная» коснулась и концлагерей. В первых числах марта по приказу коменданта Бухенвальда на площади выстроили несколько тысяч немецких уголовных преступников. Большинство из них за свои преступления были осуждены на пожизненное заключение.
Перед строем зеленых, служивших опорой и помощниками эсэсовцев, с пространной
Ударили литавры, загремели барабаны. Сводный оркестр, составленный из заключенных, протрубил фашистский гимн.
Едва успели зеленые выразить свою признательность, едва успели насладиться свободой, как на их голову обрушился новый приказ. Лагерфюрер Шуберт торжественно зачитал следующий официальный документ. Из него явствовало, что бывшие преступники, освобожденные из концлагеря и получившие гражданские права, призываются согласно параграфам тотальной мобилизации в ряды гитлеровской армии.
Комендант поздравил бывших узников с вступлением в непобедимую армию. «Призывники» же не высказывали особого энтузиазма. Они отказались аплодировать. Неловкую заминку выручил капельмейстер. Он взмахнул палочкой, оркестр грянул «Дейчланд, Дейчланд, юбер аллес», а потом песню «Хорст Вессель».
Недавние соучастники и первые помощники эсэсовцев стали в один ряд с хозяевами. Новоиспеченных солдат тут же переодели. Лагерные полицаи, капо, надсмотрщики, форарбайтеры и просто бандиты без должностей нехотя стаскивали с себя привычные полосатые костюмы и угрюмо натягивали солдатские мундиры. Единственное, что их радовало, это оружие. Уж кто-кто, а они-то знают, как с ним обращаться и где его применять!
На следующий день свежие батальоны провожали на фронт.
На перекличке, перед самой погрузкой в вагоны, не обнаружили ефрейтора Олесса, бывшего старосту Бухенвальда, Громилы, Трумпфа и Черного Изверга. Прихватив оружие, бандиты скрылись.
После освобождения зеленых и мобилизации их в армию в концлагере остались одни неблагонадежные: политические заключенные, военнопленные, партизаны и участники движения Сопротивления. Им прощения не было. Их ждала страшная участь: они были обречены на уничтожение. И в этом уже никто не сомневался. Подпольщикам, работавшим в канцелярии и имевшим связь с политическим отделом, удалось узнать о шифрованном секретном приказе, подписанном Гиммлером. В нем говорилось:
«Коменданту концентрационного лагеря Бухенвальд, штандартенфюреру Пистеру с получением сего приказа надлежит немедленно начать подготовку ликвидации концентрационного лагеря. Имеющихся в живых узников уничтожить, бараки спалить. Для этого конвойным частям из дивизии «Мертвая голова» передаются эскадрилья легких бомбардировщиков, танки с огнеметами и взвод подрывников…»
Гиммлеровский приказ ошеломил подпольщиков: жизнь оставшихся в концлагере заключенных, судьба шестидесяти тысяч человек практически уже предрешена! Кровавый приговор уже подписан! А узники еще наивно верили торжественному заявлению коменданта Бухенвальда, который сказал, что, «если в лагере будет соблюдаться порядок и дисциплина, он постарается без кровопролитий и репрессий официально передать всех заключенных командованию приближающейся войсковой союзнической армии, и те, в свою очередь, сами решат дальнейшую судьбу каждого».