Ринг за колючей проволокой
Шрифт:
– Я рада вас видеть, дорогой доктор!
Майор осмотрелся. Возле двухспальной кровати на тумбочке стояла ночная лампа, абажур которой он сразу узнал. Его в прошлом году сделал доктор Вагнер из татуированной кожи двух русских моряков. На кровати лежало несколько сумочек и перчаток тоже бухенвальдского производства. Эти предметы, знакомые майору, придали ему смелости. «Мы должны уехать вдвоем», – подумал он и, решившись, твердо подошел к фрау Эльзе. Он предложил ей свою руку и сердце.
Фрау Эльза стала серьезной. Она задумчиво смотрела на майора и молчала.
– У меня большое
Вздохнув, фрау Эльза звонко рассмеялась. Говен с недоумением смотрел на нее.
– Чтоб содержать меня, герр майор, вам придется разориться…
Говен уехал один.
Дождь шел всю ночь. Тяжелые капли барабанили по крыше, стекали струйками по оконному стеклу. Дождь усиливал тоскливое настроение. Андрей вместе с товарищами по бараку не спал. Они сидели возле стола, рядом, с двумя узниками – Юрием Ломакиным и Володей Коваленко. Их с вечера поместили в барак, а утром они должны были пойти на казнь.
Москвич Юрий Ломакин, русоволосый, плечистый, высокий, с большими глазами, с опаленными бровями и ресницами, старался быть веселым. Но на его шутки узники почти не реагировали.
– Я же еще не покойник. Что вы все такие пасмурные, словно мух наглотались? Я не хочу видеть печаль и траур. К чертям собачьим!
Его друг, сын тульского оружейника Володя Коваленко, невысокий, щуплый, похожий на подростка, с багровыми ожогами на лице, хмуро сидел рядом и, поглядывая на Юрия, улыбался. Но улыбка у него получалась грустная.
– Перед самой войной я собирался жениться, – сказал Ломакин. – Невеста моя живет в Москве, на Ленинградском шоссе. И если кому из вас удастся выжить, расскажите ей всю правду.
Юрий назвал ее адрес, как найти квартиру и какая она из себя.
– Скажите ей, что я любил ее до последнего часа и с ее именем иду на смерть.
Андрей про себя несколько раз повторил адрес. Он мысленно поклялся, что, если уцелеет, обязательно разыщет эту девушку и выполнит последнюю просьбу товарища по неволе и борьбе. Андрей знал, что Юрия Ломакина и Володю Коваленко эсэсовцы привезли из филиала Бухенвальда – Мибау, который расположен в нескольких десятках километров от главного лагеря. Узников, помещенных в филиале, заставляли работать на военном заводе фирмы «Сименс-Шукерт-Тальске», поставлявшем радиоаппаратуру. В Мибау подпольщики организовали массовый саботаж. Узники, рискуя жизнью, портили электрорадиоаппаратуру для нового немецкого орудия «V-1», для легких танков «голиаф» и «лилипут». Особенно много вывели из строя радиооборудования для управления снарядов «Фау-1» и «Фау-2». Жители Лондона должны поставить памятник отважным русским солдатам. Сколько тысяч жизней они спасли!
Продукцию нескольких месяцев – 300 радиоаппаратов забраковали и вернули из Берлина. Из гестапо нагрянула специальная комиссия. Улики были налицо, и никто из подпольщиков не ждал от нацистов милосердия. Собравшись ночью на совет, пленники решили дорого продать свои жизни.
Утром, когда их, как обычно, пригнали на работу в цех подземного завода, подпольщики по цепочке передали решение своего центра. И в обед по сигналу руководителя Федора Сгибы триста русских солдат неожиданно набросились на своих угнетателей, связали мастеров, охранников, надсмотрщиков, облили их и оборудование бензином и подожгли.
Пожар охватил несколько цехов. Он бушевал три дня. В его огне сгорели триста героев, решивших лучше умереть, чем попасть в лапы гестаповцев.
На тушение пожара гитлеровцы бросили пожарные команды близлежащих городов и воинские части. Им удалось вытащить из огня нескольких русских пленников, в том числе Сгибу, Ломакина и Коваленко. Сгибу после страшных пыток повесили, а Ломакина и Коваленко привезли в Бухенвальд.
Глубокой ночью в барак пробрался Сергей Котов. Он долго беседовал с Ломакиным и Коваленко.
– Нам все равно крышка, – Юрий обратился к Котову, – дайте два ножа! Пусть все видят, как умирают русские.
Котов выполнил их просьбу. Он что-то сказал Мищенко, и тот ушел. Скоро Алексей вернулся и вытащил из-под полы два самодельных кинжала.
У Ломакина засветилось лицо. Он провел пальцами по лезвию:
– То, что надо!
Бурзенко сидел рядом и, не отрываясь, следил за Ломакиным.
«Если придется умирать, – думал он, – я тоже буду вот так, как Юрий!»
– А как вы тут живете? – спросил Ломакин Котова. – Я первый раз в главном лагере.
Тот рассказал о подвиге Григория Екимова, о его мужестве и стойкости.
– Постой, постой, – Юрий остановил его. – Ты говоришь о Екимове? А разве он жив?
– Был жив.
– Его звали Григорий Екимов?
– Да. Ты его знал?
– Нет. Но слышал о нем.
– Это был настоящий герой, – закончил Котов.
– Еще бы! – оживился Ломакин. – Он вел себя как Герой Советского Союза.
– Ты прав. За такие дела ему должны дать Героя.
– Почему должны? – Юрий удивленно поднял опаленные брови. – Он и так Герой Советского Союза.
Узники оживились. Это было для всех открытием.
Андрей подался вперед. «Неужели Григорий был Героем? Он об этом никогда не говорил».
Ломакин рассказал все, что знал о Екимове. Летом 1944 года, незадолго до пленения, он читал Указ Верховного Совета Союза ССР о присвоении старшему сержанту Григорию Екимову звания Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда».
– В нашей фронтовой газете «В бой за Родину» о нем много писали, – добавил молчавший до сих пор Володя. – Даже стихи были.
– Ты прочти их, – сказал Юрий. – Эти стихи Володя часто читал в нашем лагере.
Володя встал. Юношеское лицо его посуровело. Он начал читать громко, словно с эстрады:
Опять кругом метались копны дыма,Под пулеметом высохла трава.А враг все бил… И в этот час ЕкимовПрипомнил материнские слова.Мать, провожая в бой, смахнула слезы:«Иди, родной, будь смел в бою святом!»Он ей поклялся – вынести все грозыИ отстоять в боях родимый дом.