Ринг за колючей проволокой
Шрифт:
– Хорошо бы, ребята, в мирные времена организовать международные праздники, – предложил Андрей, – чтоб по очереди то в одной, то в другой стране собираться. Музыка, песни, спортивные состязания!
– А мы, ветераны, у большого костра станем рассказывать об этих днях, о нашей борьбе, о проклятых лагерях смерти, – дополнил Владек. – Наши воспоминания покажутся кошмарными снами…
Неизвестно, сколько бы еще мечтательно говорили узники о будущей жизни, если бы в барак не вбежал встревоженный Мищенко.
– Ребята,
Узники оцепенели.
– Где?!
– На вышках.
Заключенные бросились к окнам. Прямо перед окном барака возвышалась трехэтажная сторожевая вышка. Наверху, рядом со спаренными пулеметами, в лица узников зловеще смотрели желтые головки фаустпатронов. Кто-то тяжело вздохнул.
Неужели конец?
На вышке у пулеметов копошились солдаты.
– Начинается, – прошептал побледневший Владек.
В десять часов утра всех старост бараков вызвали к воротам. Через несколько минут семьдесят блоковых выстроились перед канцелярией.
Вышел лагерфюрер Шуберт. Узники по привычке вытянулись по швам.
– По распоряжению рейхсфюрера СС Гиммлера, – объявил Шуберт, – весь лагерь надлежит эвакуировать в Дахау. К двенадцати часам всем заключенным выстроиться на площади с личными вещами. До Веймара все пойдут пешком, а там погрузятся в вагоны. Идите, готовьте свои бараки. Вы должны быть благодарны! Это ваше счастье, что лагерь эвакуируется!
Черная тень смерти нависла над Бухенвальдом. Интернациональный антифашистский центр единодушно вынес решение: добровольно никому не выходить.
Вскоре загремели все репродукторы:
– Лагерь, слушай! Лагерь, слушай! К двенадцати часам всем, побарачно, выстроиться на площади для эвакуации, имея при себе личные вещи, кружку, ложку и чашку…
К двенадцати часам в лагере стало тихо. Аппель-плац пуст. Половина первого то же самое. Час – полное спокойствие.
В намеченное комендантом время на площадь никто не вышел. В половине второго снова раздался лающий голос рапортфюрера, приказывавшего всем явиться к воротам:
– Аллее цум тор!
План эсэсовцев ясен каждому. Нацисты хотят собрать всех в одну колонну и уничтожить.
Заключенные застыли на своих местах. Нервы натянуты до предела. Бледнеют лица.
– Други, как же? – спросил Владек.
Ему никто не ответил. Вдруг двери распахнулись, и на пороге выросла фигура заключенного. Андрей сразу узнал Николая Кюнга.
– Советую приказ коменданта не выполнять! – сказал он. – Из блоков не выходить! Там, – он махнул рукой в сторону ворот, – вы сами понимаете, что нас ждет!
Кюнг ушел.
Мищенко послал Сергея в разведку. Тот скоро вернулся.
– Из других блоков никто не выходит, и мы не пойдем!
Еще и еще раз передавался приказ коменданта. Но ему никто не повиновался. В лагере стояла гробовая тишина. Казалось, Бухенвальд пуст.
Андрей шагал по блоку и напряженно думал. Как же так? Почему подпольный центр ничего не предпринимает? Почему не раздают оружие? Почему не дают сигнала о восстании? Чего ждать? Пока всех, как баранов, не перестреляют?
– В лагере эсэсовцы! Мотоциклисты! – сообщили наблюдатели.
И в подтверждение их слов раздались автоматные очереди. Видимо, нацисты решили силой оружия заставить узников подчиниться приказу коменданта.
В барак пришел староста. Альфред Бунцоль был взволнован. Его окружили узники.
– Друзья, надо продержаться. В лагере есть радиопередатчик, – сообщил староста, – его только что собрали, и наши товарищи уже передали в эфир радиограмму: «Говорит Бухенвальд! Нас хотят уничтожить! Спасите! Нас хотят уничтожить! Спасите!» На трех языках передали. Помощь скоро придет. Надо выиграть время!
Мищенко закрыл дверь.
– Тащи стол к дверям, – распорядился он. – Баррикадируй!
У входа в блок скоро выросла гора из различных предметов. Войти в блок через двери стало невозможно.
Со стороны других бараков слышались вопли узников, шум мотоциклетных моторов, грохот автоматов.
В лагерь вошли все блокфюреры, более восьмисот эсэсовцев и толпа фольксдойчей – немецких ополченцев. Пьяные, вооруженные до зубов, они стали силой выгонять узников на площадь. Большая группа гитлеровцев подошла к сорок девятому бараку. Это было большое двухэтажное здание. Выход из верхнего этажа по открытой лестнице.
Окружив барак, эсэсовцы дали несколько очередей из автоматов по окнам и крыше. Часть пуль, отскочив рикошетом от стен, кого-то ранила, кого-то убила. В бараке поднялась паника. Заключенные – а их было человек восемьсот – ринулись к выходу, к узкой наружной лестнице. Началась давка. На лестнице образовался поток из живых тел, который катился вниз. В дверях пробка. Кого-то задавили, трещат ребра, ломаются руки, ноги. На лестнице нет перил, и многие срываются и летят вниз, разбиваясь насмерть.
Внизу под лестницей копошится живая куча, которая все увеличивается. Обезумевшие от страха узники с перекошенным лицами бегут на главную площадь. За ними устремились фольксдойчи, подгоняя узников дубинками.
Паника охватила лагерь. Справиться, удержать неорганизованную массу было очень трудно. Подпольщикам иногда приходилось силой удерживать людей на местах.
Над Бухенвальдом стояли вой, стрельба, стоны, рыдания и безумный смех сошедших с ума.
Нацисты сунулись и в сорок второй блок. Дверь содрогалась под ударами прикладов, но не открывалась. Лезть в окна эсэсовцы не отважились.