Ринг за колючей проволокой

Свиридов Георгий Иванович

Узники плотнее обступили Ломакина и Коваленко. Андрей жадно ловил каждое слово. Володя, увлекшись, читал с пафосом, с чувством:

Разрыв, тяжелый визг и, значит, мимо…Он поднял голову: залег поодаль взвод.Тогда, взмахнув рукой, встает парторг ЕкимовИ к вражеской траншее в бой идет.За ним бойцы рванулись сквозь преграды.Летят на проволоку скатки, и ужеСквозь

дождь свинцовый и сквозь град снарядныйБойцы на самом главном рубеже!И нет преград таких и нету силы,Героя чтоб в пути остановили!

Коваленко кончил читать, улыбнулся и сел на свое место. В бараке стало темно. Было слышно, как по крыше монотонно барабанит дождь.

– А вы разве не знали? – спросил Юрий.

Котов отрицательно покачал головой.

– Я думаю, что и сам Григорий об этом не знал. Ты когда читал Указ?

Юрий подумал и твердо ответил:

– В июле сорок четвертого года. Правда, Володя?

Коваленко подтвердил:

– Да, в июле. Сообщалось, что присвоено посмертно.

– Он был тяжело ранен, – задумчиво произнес Котов, – и попал в плен весною сорок четвертого. Выходит, парторг роты не мог знать про Указ…

Утром в барак пришли два офицера СС. Они увели Юрия Ломакина и Володю Коваленко. Узники долго смотрели им вслед. «Если будут вешать, то поведут в карцер и продержат до вечера», – подумал Андрей.

Но их повели мимо дверей карцера. Неужели опять в гестапо, на допрос?

Вывели из лагеря, свернули направо, прошли угловую вышку. Оттуда, все знали, дорога шла к «хитрому домику».

– Вот вы куда, сволочи, ведете! – умышленно громко крикнул Юрий.

Эсэсовец, шедший впереди, остановился и широко замахнулся кулаком.

– Швайне!

На глазах у многих заключенных, работавших поблизости, Юрий Ломакин одним прыжком достиг офицера.

– Я тебе… получай, фашист! – и, выхватив нож, в одно мгновение перерезал ему горло.

Владимир кинулся на второго. Тот успел выхватить пистолет. Выстрел. Но туляк все же успел вцепиться в палача. Эсэсовец еще раз выстрелил, и Коваленко упал. Но тут подлетел Юрий. Он бросился как тигр, широко замахнувшись ножом. Палач торопливо выстрелил в упор и вместе с Ломакиным свалился на землю. Юрий мертв. Эсэсовец весь в крови.

Со всех сторон к месту неравного боя бегут охранники. С пистолетом в руках примчался лагерфюрер Шуберт.

Перед ним лежали два русских героя и два офицера. У одного эсэсовца перерезано горло, а второй, окровавленный, вопит о помощи.

– Машину! Врача! – закричал истерически Шуберт.

Гонцы побежали в больницу и в гараж.

В больнице врачи никак «не могли» собрать нужный инструмент и медикаменты. А у работавших в гараже заключенных мотор «не заводился».

Когда, наконец, подоспели медики, один офицер умер, а второй истекал кровью…

Глава сорок вторая

Четвертого апреля, после утренней проверки, узников оставили в лагере. Ни одну команду не выпустили за колючую проволоку. Все работы прекратились.

На территорию лагеря вошли эсэсовские патрули. В Бухенвальде объявлено военное положение.

Днем комендант Бухенвальда полковник СС Пистер собрал всех заключенных-немцев и выступил перед ними с большой речью.

– Я располагаю сведениями, – сказал он, – что заключенные-иностранцы, особенно русские, имеют оружие и собираются, во-первых, перебить всех немцев внутри лагеря и, во-вторых, поднять восстание. Со своей стороны, я гарантирую вам жизнь, если вы, немцы, поможете мне, немцу, сохранять в лагере порядок и дисциплину.

А вечером Пистер вопреки обещанию «сохранять порядок» объявил приказ:

– Всем евреям немедленно со своими вещами явиться к главным воротам для эвакуации!

Лагерь пришел в движение: приказ означает начало массового уничтожения. Эвакуация – это смерть. Каждый заключенный понимал, что фашистам эвакуировать шестьдесят тысяч человек просто некуда. У гитлеровцев уже почти не оставалось подвластной им территории. Германия задыхалась между двумя фронтами. Ее армии целыми воинскими подразделениями сдавались в плен. Куда же могли гитлеровцы эвакуировать такую массу народа? Только на тот свет. Они и торопились это сделать.

Подпольный интернациональный антифашистский центр бросил клич:

– Все против эсэсовцев!

Последовал повторный приказ коменданта:

– Всем евреям к шести часам вечера выстроиться на аппель-плаце.

Узников охватила паника: сегодня берут евреев, завтра русских, а потом – остальных… Над лагерем поднялись гвалт, крики, мольбы, плач, проклятья… Евреи – а их за последний месяц прибыло в Бухенвальд из различных концлагерей более двенадцати тысяч – стали прятаться, куда только могли. Одни отдирали доски от пола, другие прятались в дальние углы бараков под нарами, третьи лезли на чердак, четвертые запирались в уборных, спускались в канализационные трубы. Многие ложились в кучи мертвецов.

Заключенные различных национальностей помогали евреям укрыться в надежных местах. Наиболее активным, еще способным бороться подпольщикам выдавали красные треугольники с буквой «Р» – русские.

В пустом двенадцатом блоке антифашисты спрятали большую группу еврейских товарищей. Среди них много врачей, медработников.

Андрей пробрался в двенадцатый блок, отыскал Соколовского.

– Идемте в наш барак. Там надежнее.

Но тот отказался:

– Спасибо, Андрей, мы останемся со своими.

Стрелки часов, установленных на главной башне, неудержимо приближаются к цифре шесть. В отдельных блоках, где подпольные группы были малочисленными или вообще не существовали, забегали старосты и их помощники. Спасая свои шкуры, они стали дубинками выгонять евреев из бараков и гнать их на центральную площадь…

В сорок второй блок прибежал связной от подпольного русского центра. Он отвел в сторону Мищенко и Андрея и передал приказ Смирнова:

«Немедленно собирать своих людей и вооружаться всем, чем только можно. Центр принял решение: не допустить уничтожения евреев. Будьте готовы действовать. Возможно, сегодня ночью выступим. Ждите указаний!»