Ринг за колючей проволокой
Шрифт:
После успешного окончания семилетки перед пятнадцатилетним подростком встал вопрос: что же делать? В селе других учебных заведений не было. В ближайшем городе, в Старом Осколе, имелось педагогическое училище. Степан день и ночь мечтал об учебе. Но как сказать об этом отцу? Семья увеличилась еще на два человека. Теперь она состояла из отца, матери, старшего сына Степана и еще четырех мал мала меньше. А работал только один отец. Приходилось трудновато, еле-еле концы с концами сводили. Но отец уже уверовал в способности сына и торжественно объявил свое твердое решение:
– Продолжай, Степан, учебу. Мы как-нибудь перебьемся. Выходи в люди.
В ту же осень с радостным волнением переступил Степан Бакланов порог педагогического училища. Знания давались легко. Больше всего полюбилось ему изучение истории и немецкого языка. «Все на лету хватает», – говорили о нем учителя.
Три года учебы пролетели, как три недели, и вот весною 1938 года Степан Михайлович Бакланов возвращается домой, становится учителем в семилетней школе. Он учит и сам учится на заочном отделении педагогического института. В школе активного комсомольца избирают секретарем комсомольской организации. А на второй год молодому учителю оказывают большое доверие: его назначают заведующим учебно-воспитательной работой. Перед ним открывалась большая дорога. Но война сорвала все планы.
Фронт. Бои. Ранение. Плен…
После полудня, когда узники толпами направились смотреть очередное состязание, к Бакланову пришел Николай Кюнг.
– Там уже начинают бокс. Пора.
Через несколько минут они выходили из блока. В руках у каждого ведра, наполненные мусором. На дне ведер, которые нес Бакланов, лежат пистолеты и патроны, аккуратно завернутые в промасленную бумагу. На углу блока к ним присоединились еще три подпольщика из отдела безопасности. Они также несли на свалку мусор. Вместе с ними шел и чешский коммунист Ян Геш, «начальник огородной команды».
Ян Геш с повязкой на рукаве и увесистой палкой надсмотрщика сразу же приступил к исполнению своих обязанностей.
– Пошевеливайся, свиньи! Шнель! Шнель!
Понукаемые им подпольщики благополучно прошли через лагерь к отдаленной поляне и приблизились к канализационному люку.
Эсэсовцы смотрят боксерский поединок со сторожевой вышки. Они, так же как многочисленные зрители, плотно обступившие ринг, бурно реагируют на перипетии напряженного поединка.
Один из эсэсовцев, высунувшись вперед, рупором сложил ладони и кричит:
– Дай русской свинье!
Вокруг ринга стоит сплошной гул голосов. Он то затихает, то снова взрывается. На подпольщиков никто не обращает внимания. Они свободно добираются до канализационного люка. Ян Геш размахивает палкой.
– Шнель, свиньи!
Подпольщики выбрасывают мусор и старательно гремят ведрами. Ян Геш шумит:
– Шнель, собаки! Торопись!
А Кюнг нагибается и быстро поднимает крышку люка. Бакланов, схватив свое ведро, прыгает в отверстие.
«Отчаянная голова! – у Кюнга перехватило дыхание. – Прыгает, даже не посмотрев куда. А вдруг там колья поставлены?»
Крышка захлопнулась. Густой мрак окутал Степана. Ощупью Бакланов нашел ход канализации. Нагнув голову и протянув перед собой руки, он торопливо направился вперед. Метров через пятнадцать должен быть поворот налево. Немецким товарищам удалось раздобыть копию плана канализационной сети. Степан тщательно изучил ее. Так и есть – поворот. Свернув за угол, Бакланов останавливается. Ощупью достает два пистолета. Кругом сплошной мрак. Тишина. Только издали доносится плеск сточных вод.
Бакланов заряжает пистолет и взводит курки. Они гулко щелкают. Сердце учащенно бьется. В голову закрадывается тревожная мысль: вдруг канализация контролируется?
Степан поднял руку и нажал спусковой крючок. Вспышка молнии и удар грома. Вспышка света на мгновение выхватила из мрака уходящую вдаль квадратную трубу. Степан даже не заметил, что она сложена из массивных каменных плит. Гром выстрела, повторяясь многократным эхом, укатился куда-то в темноту.
На ощупь проверяет пистолет: перезаряжен. Значит, все в порядке. Подающий механизм работает отлично. А в ушах стоит непонятный подземный гул. На душе радостно и тревожно.
Степан жадно вслушивается. Как там, наверху? В случае опасности Кюнг подаст условный сигнал: хлопнет крышкой люка. Кажется, все благополучно. По-прежнему вдали плещется вода.
Бакланов берет следующий пистолет.
Глава тридцать вторая
На вечерней проверке захрипел микрофон:
– Лагерь, слушай! Завтра всем азиатам остаться в блоках и на работу не выходить!
Андрей насторожился: «Что это значит! Какую новую пакость придумали гитлеровцы?» Еще вчера Бунцоль рассказал ему, что товарищи из канцелярии видели какого-то незнакомца в восточной одежде, приехавшего в лагерь на автомашине самого коменданта.
– Такие гости зря не приезжают, – закончил Альфред.
Предположение старосты блока оправдалось. Утром всем узбекам, туркменам, татарам, киргизам дали отдельный завтрак. Впервые их накормили мучным супом, добавляя в каждую миску ложку постного масла, выдали по лишней пайке хлеба и вместо суррогатного кофе заварили настоящий чай. Узники, не понимая, чего от них хотят, настороженно переглядывались. Но скоро все выяснилось.
Когда после завтрака заключенных выстроили на плацу, к ним в сопровождении коменданта Пистера явилась делегация. Ее возглавлял загорелый белобородый мусульманин в полосатом шелковом халате ферганского покроя, подпоясанном расшитым платком – белбаком. Голову мусульманина украшала большая белоснежная чалма.
Батыр Каримов, догадавшись, в чем дело, усмехнулся и сказал по-узбекски:
– Настоящий муэдзин. Такие в Узбекистане давно вывелись.
– Словно из музея, – добавил какой-то молодой казах.
Мусульманин неторопливо вышел на середину плаца и ласково поглядел на узников.
– Селям алейкум, джигиты, – сказал он по-узбекски и, воздев руки к небу, пропел гортанным голосом стихи из Корана. Покачивая бородой, он стал покровительственно журить заключенных за то, что они нарушили шариат и пошли за неверными, за отступниками и этот неправильный путь привел их в страшный лагерь грешников. Люди, истосковавшиеся по родной речи, жадно вслушивались в слова благочестивого мусульманина. А может быть, он прав?