Робинзонада Яшки Страмболя
Шрифт:
— Не смей его обзывать! — слабо возразил Яшка. — Как чего льнешь? От него теплее! Я бы околел ночью от холода, если бы не он.
— Это вы шлепали через протоку?
— Я думал, ты спишь. Хотел взять одежду. Комары здорово кусаются.
— Чего же ты прятался? Пришел бы да взял.
— Не хотел тебе показываться. Если бы ты козла не гнал с острова, я бы не вылез. Никого не хочу видеть! Уходи отсюда, — неуверенно добавил Яшка.
— Можешь залезать обратно в кусты и жить там со своим козлом.
Козел вдруг вырвался и побрел вдоль берега.
— Стой, козя! — позвал Яшка.
Но козел не обращал на Яшку внимания. Яшка догнал его, взял за шею, тот дернулся. Яшка ойкнул: козел снова наступил ему на ногу. Яшка сконфуженно покосился на меня. Ему было стыдно за своего единственного друга. Я снял фуфайку, кинул ему, догнал козла, взял его за бечевку, поддал коленкой, и козел послушно пошел за мной.
— Возьми обратно свою печку, — сказал я и подтолкнул Яшке козла.
Фуфайку мою Яшка не поднял, хотя дрожал от холода пуще прежнего. Стало светать. От воды поднимался туман. Сквозь его белые волокна противоположный берег был едва виден. Упала роса. Комары исчезли: крылышки у них намокли, попадали кто куда и ждут дня.
Я сходил к шалашу, принес отсыревшую Яшкину одежду.
— Сушняк у тебя где, Робинзон?
— Откуда я знаю…
— А еще известный геолог! Лауреат! — сказал я. — С голоду ведь помрешь. Впрочем, можно съесть козла. Его надолго хватит.
Через полчаса я вернулся с охапкой сушняку. Козел, Яшка и одежда исчезли.
Я сидел у костра, ворошил палочкой угли и думал: «Яшка в поселок сейчас не вернется, хоть кол у него на голове теши. Стыдно ему. Что-то хочет доказать и себе и ребятам. Звать его домой? А дома ему опять от ребят прятаться? А мне его уговаривать нечего. Сам не маленький! Пусть поступает как хочет. Сегодня вечером я возвращаюсь домой. Успокою Яшкину мать…»
Всходило солнце. На речке стало приветливее и теплее. Недалеко от меня по песку, попискивая, бегал белопузый куличок.
Я умылся, развел костер, приспособил над ним на рогатульках кастрюльку с водой и пошел искать Яшку. Увидел я его на противоположной стороне. Яшка выскочил из кустов, почерпнул воды кепкой и консервной банкой, скрылся.
Вода поутру холодная, раздеваться не хотелось, но любопытство пересилило. Я снял ботинки и побрел через протоку. Снова выскочил на берег Яшка, почерпнул воды и умчался.
Я вслед за ним вскарабкался по крутому сыпучему берегу. Из Яшкиной кепки сочилась вода — следом тянулась темная дорожка. Я увидел суслиную нору, вокруг которой земля почернела, все понял и замедлил шаг. Когда обогнавшему меня Яшке оставалось до норы несколько шагов, оттуда вылез мокрый суслик, отряхнулся и дал стрекача.
Яшка встал, как пень. Покатилась по земле, разбрасывая воду, консервная банка. Нечего его жалеть. Ненавижу беспомощных!
— Эту нору банкой не зальешь! Вернись-ка лучше домой. В другой раз убежишь с ведром, — жестко сказал я.
Яшка повернулся, пошел прочь и скрылся в кустах.
Мой чай давно вскипел. Я догадался, что Яшка голодный и есть ему нечего. Но позвать его завтракать — значит пожалеть, он это понимает не хуже меня.
Я беспрестанно зевал и тер глаза. Я совсем не выспался в эту сумасшедшую ночь. Куда, любопытно знать, Яшка девал козла?
Я нарезал тальников, настелил, сунул под голову рюкзак и благополучно заснул.
…Солнце стояло над головой, когда я проснулся. От сна я одурел и долго купался, пока не посвежела голова. Перед дорогой решил навестить Яшку, отдать ему остаток хлеба и два лопнувших помидора. Все-таки ему оставаться здесь до конца жизни.
Но Яшки не нашел. Вокруг шалаша помятые кусты, шалаш разворочен, в кустах проложена дорога — будто здесь прошло стадо слонов. Посреди этого хаоса растоптанное кострище, в нем Яшкин ботинок и рубашка.
Ступил ногой во что-то липкое и вонючее. Меня передернуло. Это липкое, серое и вонючее вылилось из опрокинутой консервной банки. На ветке висели две сморщенные суслиные шкурки.
Я отправился искать Яшку на противоположный берег.
«Известный геолог», одетый в рваные трусы, сидел на корточках возле неимоверно чадившего костра, состоявшего из трех умиравших головешек, и, почесывая живот, помешивал палочкой что-то в консервной банке. Банка была на живульку прилажена над головешками. В банке ворочалось серое и вонючее, по запаху напоминавшее ту гадость, в которую я влип у шалаша.
— Еду готовишь? Здорово ты опустился!
— Мыло варю, — буркнул Яшка. — Из суслиного жира.
— Ну и как? Мыло получается?
— Увидишь!
Я кивнул: дескать, погляжу. Но помыться Яшкиным мылом мне было не суждено: на живульку прилаженная банка опрокинулась. Яшка продолжал сидеть на корточках, обреченно уставясь на тлевшие головешки.
— Оставь, — сказал я. — Умываться таким мылом — самоубийство. А у тебя в шалаше — Мамай воевал?
Яшка подозрительно взглянул на меня и вскочил. Мы полезли в кусты, то и дело шаркая по земле ногами, — к подошвам, обмазанным Яшкиным мылом, липло все что ни попадет, даже галька. Мы прошли протоку, остров и вышли к берегу. По песку тянулась широкая полоса, будто волоком протащили дерево с крепкими ветвями.
— Понял? — уныло спросил Яшка.
— Все ясно. Следы заметает.
— Тебе смешно…
Я смотрел на Яшку. Он похудел, плечи и руки в царапинах, грязные. Трусы порваны.