Робинзонада Яшки Страмболя
Шрифт:
Подойдешь к месту, где поставлена живушка, сядешь около нее, а вытягивать не торопишься. Леска уходит в зеленую глубину, исполосованную солнечными лучами. Лучи медленно тают в глубине, освещают проносимое течением. Вот проплыли, медленно разворачиваясь, сплетенные в клубок водоросли. Прошмыгнул елец — вильнул кисточкой хвоста, исчез в густеющей струе.
Я глядел в воду и выдумывал странные истории: будто в реке живет водяной царь. У него в осоке тихий зеленый дом. Сейчас он сидит на дне и глядит на меня добрыми выпученными глазами. Что-то темное пронеслось в высвеченной солнцем глубине и метнулось в тень виснувшего над водой куста. Водяной царь схватил щуку, посадил ее на мою живушку и лениво поплыл дальше по реке. Шуганул стаю сингушек. Сингушки суматошно поскакали из воды. А может быть, сингушек испугал щуренок?..
…Пообедав ухой из голавлишек и последних картофелин, мы пошли в степь ловить кузнечиков. На них иногда берет днем крупный голавль.
Выбрались из тальника в степь, вспугнули кузнеца с розовыми-с изнанки крыльями. Кузнечики снопами вырывались у нас из-под ног, но мы упрямо догоняли того, с розовыми крыльями, и носились за ним, тяжело дыша и ругаясь.
Кузнец ткнулся недалеко от меня в куст желтой травы и затаился. Я подкрался, Яшка за мной следом— страхует на случай, если я промахнусь. Кузнец взбирался по травинке, ерошил крылья, готовился взлететь. Я прыгнул и не успел прихлопнуть его кепкой, кузнец затрещал крыльями и умчался.
— Размазня! — сказал я себе и обернулся.
Яшка смотрел куда-то в степь. Он совсем не слышал меня.
Далеко в степи катит беленький клубок, тянет за собой ниточку. Пылит машина.
— Куда она едет?
— Машина? А кто ее знает… Степь большая, — пожал я плечами.
Яшка побрел по берегу, вскоре примчался ко мне со всех ног.
— Исчезла удочка!
— Какая?
— Та, с переката! Кто-то стащил. Откуда здесь люди?
— Какие там люди?.. Должно быть, я плохо воткнул удилище в песок.
Яшка замахал руками.
— Там следы!
Яшка притащил меня на берег, и на песчаной полоске у переката, где стояла удочка, показал следы босой ноги.
Я зевнул.
— Это наши следы…
Яшка замотал головой. Его не переубедишь. Ему всюду мерещатся люди. Он скучает по ним.
Яшка несколько раз заговаривал о наших ребятах. Однажды он спросил: «Шутя говорил с тобой… обо мне? Не хочешь — не отвечай». Я отмолчался. Я просто не знал, как мне быть. О чем бы мы теперь ни заговаривали, разговор неизменно сводился к Шуте, Сашке Воронкову или братьям Шпаковским…
Яшка был обижен, растерян, но понимал, что ребята поступили с ним справедливо.
Вечером я застал Яшку с дневником в руках. Он попросил у меня нож — починить карандаш.
ГОВОРЯТ, СХИМНИКИ ЕЛИ КУЗНЕЧИКОВ…
Под утро загудели под ветром осокори. По небу метались молнии, тучи по темному небу ходили как черные неуклюжие рыбы, за горами грохотали громы, стлались под ветром тальники. В шалаше, который построил Яшка, отсидеться невозможно. Я клял себя за беспечность: прошлые ночи спали на песке у костра, о шалаше ни разу не вспомнил!
Я растолкал Яшку. Он сел, зевая, натянул фуфайку.
— Закрой рот! — сердито крикнул я ему и стал торопливо собирать в кастрюльку ложки и кружки, брошенные после ночного чаепития.
На гальке расползлось черное пятнышко. Звонко ударило в дно кастрюльки. Началось!
Яшка бросился со всех ног в кусты, я кое-как догнал его, схватил за руку и потащил по берегу. Он что-то кричал, упирался, пока я не дал ему тумака.
— Скорее!
Очертания горы стерлись. Речка закипела. Хлынуло!
Мы перетащили козла и овцу в кусты погуще. Ливень хлестал с яростью, тальники бились под ветром, глаза слепило. Пока я привязывал козла к кусту, Яшка укутал ярочку в фуфайку, обвязал ее бечевкой. Уложив животных на землю, Яшка что-то крикнул мне и скрылся в темных кустах, в ливне. Вернулся с небольшим плетнем — где он его взял? — прикрыл им животных. Яшка порывался опять бежать куда-то, я схватил его за руку и потащил за собой.
— Куда? Под берег? Везде льет!
Я продолжал его тащить. Остановился около перевернутой вагонетки. Яшка, наконец, понял. Мы взялись за скользкий край вагонетки, раз-два — рывком подняли ее — я живо подпер ее обломком выдернутой из плетня палки.
— Убери ногу, придавит!
Яшка пододвинулся ко мне. Я, привстав, подпирал рукой и спиной бок вагонетки.
— Убирай палку!
Вагонетка, тяжело проскрежетав по галечнику, села. Стало темно и тихо. Я сунул руки в рукава рубашки, Яшка придвинулся ближе ко мне: так теплее.
Мне за воротник капнуло. Я поднял голову. В дне кузова вагонетки — оно у нас за потолок — два отверстия. Очевидно, для болтов. Я нашарил в рюкзаке ножик, выстругал из палки две пробки, заткнул отверстия. За стеной гудит ливень. Нас с Яшкой бьет дрожь. Одежда прилипла к телу.
— Х-хх-олод-но… — говорю я.
— Мм-не нн-ичего… Я за-каленный! — бормочет в ответ Яшка.
В вагонетке тесно. Острая галька не дает долго сидеть на одном месте. Яшка, ворочаясь, пробовал привстать и треснулся лбом. Гроза не унимается. Мы еще теснее прижались друг к другу — мало-помалу согрелись. Яшка всхрапнул и тихонько засопел мне в ухо.
— Димка…
Я открыл глаза. Темнотища.
— Помоги, что ли… Не могу я один приподнять эту железяку.
Я пошевелился. По рукам и ногам забегали колкие мурашки. Яшка, ворочаясь, задел меня локтем по носу.
— Не вертись!
Я нашарил стенку вагонетки, попробовал выцарапать из-под нее несколько галек. Кое-как втиснул ладонь под край вагонетки, обдирая кожу. Мы закряхтели:
— Ыы-ы… Ыы-ых…
Вагонетка не дрогнула.
— Еще раз! — я привстал, стукнулся макушкой и обмяк.
— Больно?
Я выдернул деревянные пробки. Через отверстия брызнул свет — два расширяющихся книзу луча. Один лег на Яшкину взъерошенную макушку, другой — на плоскую, в серых крапинках гальку.