Робинзонада Яшки Страмболя
Шрифт:
— Значит, я схимник? Разве… — Яшка отвернулся и припал лбом к стенке.
«Разве можно так? — ругал я себя. — Яшке и без того сейчас не сладко. По его вине мы, как взаправдашние схимники, прятались от людей и делали это так старательно, что сейчас нам и помочь некому. Без людей нельзя…»
Яшка, отвернувшись, не шевелился.
Солнечные лучики упирались в землю круглыми зайчиками. Значит, полдень.
Зайчики проползли по полу, наткнулись на стенку. Солнце плыло к закату.
За все это время мы не перекинулись ни одним словом. Говорить было не о чем.
Солнечные зайчики забрались на стенку и поползли по ней.
Где-то на том берегу, в топольках, куковала кукушка. Наступал вечер. Хотелось пить. Язык распух.
Мне стало страшно наше безразличие.
— Яшка, — сказал я, — Яшка, когда я шел к тебе, я свернул с дороги и сел под куст отдохнуть. Вдруг вижу: на песке тень, приземляется ракета. Села неслышно. Из ракеты вышли странные существа в шлемах и прямо ко мне. Подошли, окружили и показывают рукой на дверь ракеты — дескать, полетим с нами. Я, конечно, отказался. Мол, иду искать Яшку. Наверное, это были марсиане… Теперь твоя очередь…
Яшка отвел глаза, сонно рассматривая стенку.
— Ну вот, — немного погодя вяло начал он, — однажды мне пришлось служить в королевской гвардии у короля Людовика Четырнадцатого. Во время войны между французами и испанцами я оказался в графстве Тулуза, которое находится на берегу Средиземного моря. С помощью своих гвардейцев я захватил власть в Тулузе и основал свободное государство. Там не было ни богатых, ни бедных. Я построил электростанцию, несколько кораблей с дальнобойными орудиями и принялся истреблять графов… — голос у Яшки угасал, — маркизов… — Яшка отвернулся. — Скажи, — вдруг тихо спросил он, — я виноват?
Яшка достал из кармана штанов тетрадь. Я узнал — это был его дневник. Яшка прочел мне первые страницы, где рассказывалось о планах на жизнь великого отшельника и геолога.
Я смотрел в стенку. Мы сидели лицом к лицу. Яшка казнил себя.
— «Никого мне не надо, — твердым голосом читал Яшка. — Человек может быть один. Люди сами по себе, а я буду сам по себе. Надо стать сильным, тогда наплевать на всякую человеческую помощь. Никогда не попрошу помощи от других. Проживу один! Говорят, будто один человек ничего не может. Чепуха это на постном масле!..»
Губы у Яшки потрескались от жары. Я знаю, как больно шевелить такими губами.
— Перестань, Яшка!
— Нет, слушай!
Я дернул из его рук тетрадку. Яшка оттолкнул меня и стал яростно рвать ее.
— Я!.. Я один виноват!.. Нас некому выручить! И ты со мной…
— Перестань, — тихо сказал я.
Яшка повернулся ко мне спиной.
К концу второго дня мы так ослабели, что не могли говорить. Сквозь болезненную дрему я слышал блеяние.
…Нас спасли. Я слышал, как повизгивала собака. Под ногами человека заскрипела галька. Раздался голос:
— Не iзден журei мына жерде, Майлыаяк?.. [2]
ЮРТА ПОД ГОРОЙ
Из тучи пыли, которая двигалась по степи к загонам, доносилось мычание коров, ржание лошадей, блеяние отары, собачий лай.
Отара была видна мне через обрешетку юрты. Край юрты оголен, кошмы сняты. Окоем, днем терявшийся в мареве, очерчен тоненькой сизой линией. Вечера в степи ясные и чистые.
Яшка спит рядом, обнимая большую цветастую подушку. Мы проспали с ним сутки без остановки. Все кости болят, нет сил двигаться.
2
Что ты здесь ищешь, Мальчик? (казах.)
Шум отары приближался. Я вышел из юрты. Возле кучки кизяка глиняная печка с железной трубой, на печке чугунный казан. Я заглянул в казан, где варилось мясо. Сглотнул слюну.
Юрта стоит у подножия гряды невысоких гор. Гряда уходит в степь и теряется в вечерней дымке.
Слева от входа в юрту — небольшая кошма. На ней стопка фарфоровых пиалушек. На коновязь, собранной из двух жердей и поперечины, наброшены наши фуфайки.
Я все окончательно вспомнил.
Вытащил нас из-под вагонетки, едва живых, пожилой казах в старой кепке со сломанным козырьком. Он сел в седло, Яшку держал впереди себя. Меня, нагнувшись с лошади, подхватил под мышки, посадил за спину и велел крепче держаться. Затем я свалился. Он оставил меня у воды и что-то сказал волкодаву, который, свесив набок язык-лопату, наблюдал за нами. Волкодав остался со мной. Как меня забрали с острова — я не помню.
Потом нас кормили и поили старуха казашка и девчонка, наша сверстница. Вокруг нас вертелся парнишка в школьной гимнастерке и тюбетейке. Что мы ели и пили? Начали с кумыса в пиалах. За кумысом пили кислое молоко из большой деревянной чашки, затем ели баурсаки — шарики из теста, жаренные в масле иримшек — сушеный творог; пили шурпу — мясной бульон. Мяса нам не дали. Боялись, как бы мы не объелись. Казахи нас ни о чем не расспрашивали. После еды ата Жанибек кивнул на кошмы: ложитесь, мол, спать. Я заснул среди чашек и пиал.
Я присаживаюсь на корточки перед печкой, подбрасываю в нее кизяк и наблюдаю, как отара медленно заполняет ложбину. Вечернее безветрие. Голубой кизячный дым из низкой трубы стелется над землей. Пощипывает глаза. Я щурюсь и блаженно улыбаюсь. Мне нравится этот легкий сладковатый запах кизячного дыма, запах степных костров. Не сосчитать, сколько дней провел я в степи! Отец это одобряет. Мама называет меня бродягой.
Из-за юрты вышла пожилая казашка в сельде. Она улыбнулась мне, присела рядом на корточки, достала из полосатого мешочка, который лежал на коврике среди чашек, кусок курта — сушеного кислого молока — и протянула мне. Дескать, замори червячка до ужина. Она налила мне также немного кумыса и пошла будить Яшку.
Из юрты вышел Яшка, растягивая в зевках рот до ушей.
— Ты чего жуешь? Дай мне!
…Дядя Жанибек и его сын Булат — наш сверстник — говорят по-русски. Но, удивительное дело, они не расспрашивают, как нас угораздило забраться под вагонетку. Дядя Жанибек только спросил, как мы спасли козла и овцу. Яшка верно догадался: они объелись чего-то очень вредного.
Я кивнул на Яшку. Тот оттопырил нижнюю губу и важно сказал:
— Чепуха!
Казах уважительно взглянул на него и покачал головой. Булат улыбался, вертел стриженой головой.