Родина

Караваева Анна Александровна

— Нет, это вопрос принципиальный, об этом не в коридоре кричать. Идемте лучше к нам, у нас, кстати, кажется, никого нет.

Ольга Петровна торопливо вскочила с постели, оправила волосы.

— Я… не помешаю? — виновато спросила она вошедшую Соню.

— Наоборот! — тем же решительным тоном ответила Соня. — Товарищи, садитесь все поближе… вот сюда, на мою кровать. Ну, так о чем же, собственно, вы спорите? Вижу, ты хочешь сказать, Сережа.

Сережа всегда побаивался требовательного тона Сони и ответил уклончиво:

— Я сказал ребятам, что «Песня о Соколе» Максима Горького, по-моему,

является… н-ну, как бы это выразиться… очень красиво написанной песней или сказкой…

— А я тебе говорю, что это не только песня, а целая философия! — решительно прервал Сунцов.

— Но ведь факт, что она написана сорок лет назад! — невпопад возразил Сережа.

— Да что значат здесь сорок лет? — усмехнулась Соня. — У Горького слова не ржавеют!

— Ты, небось, и не знаешь, что Ленин много лет переписывался с Горьким и любил его талант? — уже с вызовом произнес Сунцов. — Ага, не знаешь!

— Ну… допустим, не знаю… не читал я об этом… — скрывая смущение, фыркнул Сережа. — В конце концов, я не обязан все знать!

— Ты и не стараешься знать! Ум у тебя ленивый! — презрительно протянул Сунцов. — А задирать всех ты любишь!

— Вот, глядите, пожалуйста, какой напустился на меня! — кивнув на Сунцова, обратился Сережа к Игорю Чувилеву, как бы прося его заступничества.

— Да, вы что-то сегодня все ссоритесь… — вздохнул Игорь и пожал плечами.

Он знал, что одной из главных причин стычек было постоянное раздражение и обида Анатолия на Сережу, не скрывавшего своего презрительного отношения к Юле. Но в то же время в спорах между ними Чувилев замечал нечто новое: размолвки всегда происходили из-за чего-то «принципиального». За последнее время все видели, что Сунцов пристрастился к чтению. Прежде он читал про себя и, как говорил Чувилев, «уткнувшись носом в книгу», а теперь его часто тянуло поделиться с товарищами своими мыслями и впечатлениями от прочитанного. Беседы и споры начинались по разным поводам: Сунцову что-то «чертовски» нравилось, или что-то возмущало его, или ему «открывалось» что-то новое, о чем он, «представьте себе, даже и не подозревал». Иногда Сунцова поражало стихотворение или даже отдельные его строки, которые он тут же заучивал наизусть и, как посмеивался Сережа, «надоедал добрым людям своей декламацией». Беседы о книгах и вообще о чтении Сережу мало трогали. Читал он бегло и непоседливо, по собственному выражению — сначала книгу «выбирал глазами», то есть листал ее, проверяя, «много ли в ней разговоров», — такую книгу прочтешь скорее. Сунцов называл эту манеру «Сережкиной системой», которую можно было только «принципиально, презирать». Убеждение Сунцова, что хорошая книга «должна ставить вопросы и отвечать на них», разделяли оба Игоря. Правда, Игорь Чувилев признавался севастопольцу, что с Сунцовым иногда беседовать трудновато. «Чуть неясно выразился — Анатолий тебе сразу выпалит: «Не понимаешь ты вопроса» или: «Не наша это философия!»

У Сунцова «вопросы» возникали особенно в тех случаях, когда он, рассказывая о прочитанном, восторгался, негодовал или сомневался. Любимейшими его выражениями были: «Да, вот так поступить — здорово, красиво!», «Черт знает, до чего же безобразный, мерзкий поступок!»

Сережа насмешливо называл Сунцова

«наш выступальщик», а Сунцов надменно возражал ему: «Ленивая башка!» Сердила также Сунцова манера Сережи равнодушно выходить из спора, что на языке Сунцова называлось «улизнуть в переулок». Чувилеву иногда казалось, что Сунцов слишком увлекается спором и «придирается» к Сереже, но тут же Игорь признавался, что Анатолий ведь потому и взрослый, что «относится к жизни принципиально». И сегодня у Сунцова опять был «принципиальный спор» с Сережей, а Соню призвали разрешить его.

— Только мне кажется, ребята, что вы иногда уж очень друг на дружку нападаете. Неужели нельзя говорить друг с другом спокойнее? — заметила она после того, как выяснилось ее отношение к разным точкам зрения.

— Нельзя говорить спокойно! — решительно заявил Сунцов. — Я ужасно рад, Сонечка, что вы меня понимаете! — заливаясь самолюбивым румянцем, продолжал он. — Знаете, в школе мы ведь читали эту «Песнь», но мы же зеленые ребятишки были тогда, чтобы такую глубокую мысль понять! А теперь я просто полюбил, ужасно полюбил «Песню о Соколе»!.. Какие вопросы она ставит и в наше, военное время!

Подняв руку и чуть вскинув красивую голову, Сунцов заговорил наизусть, медленно и гордо, как будто слова эти принадлежали ему:

— «Я славно пожил!.. Я знаю счастье!.. Я храбро бился!.. Я видел небо!..»

Он зажмурился, глубоко вздохнул и восторженно прошептал:

— Эх, какие слова!.. Если бы все люди про себя вот так, честно, правдиво могли сказать, какая бы жизнь на земле была-а!.. Горький эти слова писал и, наверно, мечтал о том времени, когда он этих Соколов увидит…

— Да что ты! — пылко поправила его Соня. — Горький, по-моему, и тогда уже видел и знал Соколов этих! Подумать же надо: ведь если бы четверть века назад не было этих Соколов, разве могла бы произойти Октябрьская революция?

— Они слетелись все вместе и сделали мировое дело! — поддержал Игорь-севастополец. — И они не страшились ничего, как вот и теперь все наши…

— Дай, пожалуйста, Толя! — перебила севастопольца Соня и любовно взяла в руки старенький библиотечный томик.

— «И крикнул Сокол с тоской и болью, собрав все силы: «О, если б в небо хоть раз подняться! Врага прижал бы я… к ранам груди и… захлебнулся б моей он кровью!.. О, счастье битвы!..»

Соня перевела дыхание и крепко сжала томик в худеньких руках.

— Эти слова — мои любимые!.. «О, счастье битвы!»

Потом, улыбнувшись всем, сказала тоном старшей и доброй сестры:

— Мы с вами здесь тоже в битве… верно?

— Да, да! — воскликнул Сунцов и оба Игоря, а Сережа выкрикнул свое «да» уже один, не сразу сообразив, в чем смысл Сониных слов.

Игорь Чувилев вдруг быстро произнес, хитро подмигивая:

— А если внимательно посмотреть, так и у нас в Лесогорске есть свои «Ужи» и «Соколы»!

— Конечно! — подхватил Сунцов.

Сережа бурно захлопал в ладоши.

— Факт, факт!.. Мамыкин и Тербенев, например, типичные «Ужи».

— А вот наш Артем — Сокол! — радостно объяснил Игорь Чувилев.

Его тезка поднял было бровь, вспомнив легкую фигурку и маленький рост Артема, но тут же черные глаза его весело и решительно сверкнули.