Родник
Шрифт:
Петя в растерянности захлопнул журнал — и вовремя, потому что в класс уже входил дежурный педагог, высокий, худой математик Игнатий Игнатьевич. В руках у него была свёрнутая трубочкой тетрадка.
— Пятый «Б», как у вас с чистотой? — спросил он, оглядывая класс.
— С чистотой?.. Клякса! — вырвалось у оторопевшего Пети.
— Что? — не понял Игнатий Игнатьевич.
— Ничего… С чистотой? Ну просто чистота! — сбивчивой скороговоркой произнёс Петя. Он думал о том, что клякса, конечно, расплющилась, отпечаталась на другой странице и теперь две кляксы украшают журнал.
Игнатий Игнатьевич подошёл к столу:
— Позвольте, а почему здесь журнал?
— Это Забросим… то-есть Абросим Кузьмич позабыл. Потому что вазочка разбилась.
— Позвольте, какая вазочка? — всё больше удивлялся Игнатий Игнатьевич.
— Синенькая такая. Мы её рисовали, а она разбилась. И Абросим Кузьмич её унёс.
— Как же он унёс, если она разбилась?
— Ну, то-есть осколки, — объяснил Петя.
— Ладно, дежурный, отнеси журнал на место, — сказал Игнатий Игнатьевич. — А за чистоту ставлю вашему классу… — он с минуту подумал, — четвёрку. Согласен?
— Согласен, Игнатий Игнатьевич, — кивнул головой Петя и, подхватив журнал, выбежал из класса.
В коридорах было пусто. Петя печально брёл мимо дверей с табличками: «Первый А», «Первый Б», «Первый В»… «Как же быть с кляксами? — горестно думал он. — Ведь их надо счистить. Да так, чтобы единицу не испортить. А то потом начнётся разговор: кто, да что, да почему… Хлопот не оберёшься!»
На лестнице он задержался возле аквариума. Пёстрые, нарядные рыбки тыкались тупыми носами в зелёное стекло. Петя не удержался, щёлкнул пальцами по стеклу, и все рыбки мигом брызнули в сторону.
— Эх вы, рыбки-голубки! — усмехнулся Петя. — Хорошо вам живётся, горя вы не знаете! Уроков вам не готовить, отметок не получать…
Он спустился на второй этаж. У двери с надписью «Биологический кабинет» он остановился и приоткрыл её.
В кабинете никого не было. На полке замерли белка с шишкой в лапках, ушастая сова, ёж. В углу скалил огромные зубы белый скелет и пристально смотрел чёрными квадратными глазищами на Петю.
Петя вошёл в кабинет, положил на стол журнал, достал из пенала тонкое, гибкое лезвие от безопасной бритвы и принялся усердно скрести кляксу.
Он долго водил уголком лезвия по бумаге. Чернила въелись глубоко и плохо поддавались. Лезвие гнулось и жалобно, по-комариному, поскрипывало. Бумага под ним залохматилась. И вдруг сквозь неё проступили какие-то лиловые буквы.
Петя с тревогой приподнял страницу, поглядел на просвет и с ужасом увидел, что в журнале образовалась дыра. Он бросил лезвие на стол. Час от часу не легче! Только этого ещё не хватало! Теперь подумают, что он хотел напрочь стереть единицу!
Петя в отчаянии стал трогать дырку пальцем, словно надеялся, что она сама собой затянется. Но она не затягивалась, а зловеще зияла, и остатки единицы только чуть-чуть были видны.
Соседнюю кляксу Петя трогать теперь уже не решался: «Ещё хуже дырку протрёшь! Ладно, будь что будет!»
Петя закрыл журнал, вышел с ним из кабинета и поплёлся в учительскую. Там за грудой тетрадок сидела Кира Петровна. Она с удивлением посмотрела на Петю:
— Ерошин, ты почему так поздно в школе?
— А я, Кира Петровна, дежурный. И вот… Абросим Кузьмич журнал позабыл.
Кира Петровна покачала головой:
— Как же он так? Ладно, положи на место.
Петя подошёл к этажерке, где всегда лежат все классные журналы, присел на корточки и спрятал журнал в самом низу, под грудой старых книг и учебников. Ему хотелось спрятать журнал возможно дальше.
«Может, сказать учительнице?» — подумал он и помедлил в дверях.
Кира Петровна спросила:
— Что стоишь? Ведь тебе, наверное, обедать давно пора.
Петя повернулся к выходу и тихо сказал:
— До свиданья, Кира Петровна!
Учительница ласково ответила:
— До свиданья! Будь здоров, Петушок.
Двадцать вторая глава. У Владика
«Вот так штука, вот так номер! — растерянно думал «Петушок», шагая с портфелем по школьному двору. — Как же так? Ведь я хотел только кляксу стереть, а тут целая дырка получилась. Что ж теперь будет?»
Он забежал домой, наскоро пообедал и поспешил к Ванькову.
На улице ему казалось, будто все прохожие смотрят на него и думают: «Ага, вот он, Петя Ерошин — дырявые руки! Не только забрызгал журнал чернилами, но и протёр в нём дырку».
Когда он проходил на углу мимо круглой стеклянной будочки милиционера, похожей на стакан в подстаканнике, ему казалось, что милиционер сейчас бросит свои кнопки-рукоятки, вылезет из «стакана», возьмёт Петю за локоть и скажет: «А ну, молодой человек, расскажите, что вы там натворили с журналом?»
Петя быстро шагал, время от времени с горя прокатываясь по длинным, узким полоскам льда, отполированным подошвами многих любителей кататься по тротуару.
За сквозной оградой Зоопарка стояли опушённые инеем деревья. По застывшему пруду, там, где летом плавают белые и чёрные лебеди, шла толстая сторожиха и длинной чёрной метлой разметала снег.
В переулке закутанные до бровей девочки катались с горы на салазках. Огромное малиновое солнце садилось за крыши, застланные снежными одеялами. Одеяла эти были синими, точно их пересинили во время стирки.
На площади красный глаз светофора с укоризной уставился на Петю.
«Нет, видно не везёт мне в жизни, — с горечью думал Петя. — Хотел как лучше, а тут какая-то чепуха получилась. Владька узнает — ещё ругаться будет…»
Он не спеша поднялся на третий этаж, позвонил. Тётя Феня открыла дверь:
— А, друг-корешок явился! Заходи, заходи. Ты что такой красный? Мороз, что ли, уж очень?
— Да нет, тётя Феня. То-есть да, тётя Феня…
— Ладно уж, проходи. Наш там опять мастерит-мусорит. Эх вы, горе-работнички!