Романовы
Шрифт:
На его страхе и играл руководитель заговора П. А. Пален, чтобы любой ценой вовлечь наследника в заговор против отца. Лишь при условии, что свержение правителя будет санкционировано не менее легитимной фигурой из числа претендентов на трон, дворцовый переворот мог предстать восстановлением попранной справедливости, а не покушением на власть самодержца. Пален рассказывал:
«Уже более шести месяцев были окончательно решены мои планы о необходимости свергнуть Павла с престола, но мне казалось невозможным... достигнуть этого, не имея на то согласия и даже содействия великого князя Александра или, по крайней мере, не предупредив его о том. Я зондировал его на этот счёт сперва слегка, намёками, кинув лишь несколько слов об опасном характере его отца. Александр слушал, вздыхал и не отвечал ни слова. Но мне не этого было нужно; я решился наконец пробить лёд
Сперва Александр был видимо возмущён моим замыслом; он сказал мне, что вполне сознаёт опасности, которым подвергается империя, а также опасности, угрожающие ему лично, но что он готов всё выстрадать и решился ничего не предпринимать против отца. Я не унывал, однако, и так часто повторял мои настояния, так старался дать ему почувствовать настоятельную необходимость переворота, возраставшую с каждым новым безумством, так льстил ему или пугал его насчёт его собственной будущности, представляя ему на выбор — или престол, или же темницу и даже смерть, что мне наконец удалось пошатнуть его сыновнюю привязанность и даже убедить его установить вместе с Паниным и со мною средства для достижения развязки»59.
Имя Александра было необходимо заговорщикам — и он согласился при условии сохранения жизни отцу, заставив Палена поклясться в этом. «Я дал ему это обещание, — говорит Пален. — Я не был так безрассуден, чтобы ручаться за то, что было невозможно. Но нужно было успокоить угрызения совести моего будущего государя». Александр поверил — или делал вид, что поверил, когда рассказывал Чарторыйскому о своём желании облегчить, насколько возможно, участь отца после отречения: «Он хотел предоставить ему в полное распоряжение его любимый Михайловский замок, в котором низвержен-ный монарх мог бы найти спокойное убежище и пользоваться комфортом и покоем». С цесаревичем был согласован вопрос о дате переворота — в ночь с 11 на 12 марта, когда караул должны были нести солдаты Семёновского полка, шефом которого он являлся. Впоследствии Александр утверждал, что заговорщики его «обманули», но никогда не забывал, что взошёл на престол в результате убийства отца.
Руководители заговора Н. П. Панин и П. А. Пален были удалены в свои поместья; непосредственные участники убийства императора Я. Ф. Скарятин, В. М. Яшвиль, И. М. Татаринов лишились чинов. Других важных участников переворота — П. А. Талызина, Л. И. Депрерадовича, П. А. Толстого, А. В. Ар-гамакова и особенно ценимого им как военачальника Л. Л. Бен-нигсена — Александр не тронул, а П. М. Волконского и Ф. П. Уварова даже приблизил. Амбициозных екатерининских вельмож он недолюбливал. В результате опорой царя поначалу стали его «молодые друзья» Павел Строганов, Адам Чарторыйский, Николай Новосильцев и Виктор Кочубей, образовавшие в 1801 году так называемый Негласный комитет при императоре.
В манифесте от 12 марта Александр объявил: «Судьбам Всевышнего угодно было прекратить жизнь любезнейшего родителя нашего, государя императора Павла Петровича, скончавшегося скоропостижно апоплексическим ударом в ночь с 11-го на 12-е число сего месяца». Он обещал, что будет управлять «по законам и по сердцу в Бозе почивающей августейшей бабки нашей государыни императрицы Екатерины Великой».
«Прекрасное начало»
Новый государь являлся противоположностью неказистому и суровому Павлу — высокий, стройный, голубоглазый молодой человек с улыбкой и изящными манерами. «...Несмотря на правильность и нежность его очертаний, несмотря на блеск и свежесть его цвета лица, красота его при первом взгляде поражала не так, как выражение приветливости, привлекавшее к нему все сердца и сразу внушавшее доверие», — вспоминала графиня Софья Шуазель-Гуфье, фрейлина двора и супруга французского дипломата-эмигранта. «Дмитрий Прокофьевич. Я кругом виновен пред Вами, забыв совсем, что я Вам назначил сегодня быть ко мне. Причиною оному бал, но отнюдь не от горячности к танцам. Прошу меня извинить. В пятницу после обеда буду Вас ожидать» — эту записочку Александр послал 3 февраля 1804 года бывшему полковому писарю, а ныне министру уделов Трощинскому. Кто бы ранее мог помыслить, что российский самодержец будет извиняться перед подданным?
Царь умело скрывал физические недостатки — близорукость (он пользовался не очками, а лорнетом) и глухоту на левое ухо (в детстве во время стрельб он оказался рядом с артиллерийской батареей) — и глубоко въевшиеся
С юности он ежедневно принимал холодные ванны и ранним утром гулял по столице пешком по набережной до Фонтанки, затем поворачивал, выходил на Невский проспект и возвращался в Зимний дворец. На завтрак он предпочитал чай «всегда зелёный, с густыми сливками и поджаренными гренками из белого хлеба», «землянику... предпочитал всем прочим фруктам».
С весны до глубокой осени новый государь проживал в Царском Селе и в любую погоду по утрам прогуливался по парку: «Утро прекрасное; какое благотворное солнце! Какое благодатное небо! Бог даровал мне это место для моего успокоения и наслаждения его богатыми милостями и дарами природы! Здесь я удалён от шума столицы, неизбежного этикета
фамильного, здесь я успеваю сделать в один день столько, сколько мне не удаётся сделать в городе во всю неделю».
Александр был необыкновенно обаятельным собеседником — «сущим прельстителем», как называл его М. М. Сперанский. Царский гардероб был безукоризнен, а в умении носить и менять одежду ему мог позавидовать любой профессиональный актёр. В 1815 году во время пребывания в Вене, где тогда шёл международный конгресс, у императора с австрийскими аристократками зашёл разговор о том, кто может быстрее одеться — мужчина или женщина: «Ударились об заклад и положили сделать испытание в доме одной из графинь Зичи, куда отправлен был камердинер его императорского величества с платьем. В назначенное время государь вышел в одну комнату, а графиня в другую, чтобы переменить одежду; император выиграл заклад».
Современников покоряло в Александре сочетание скромного изящества и «солнцеподобного» величия, благородного монаршего блеска. Он мог путешествовать по стране в потёртом офицерском мундире без знаков различия, так что сельские старосты принимали государя за нечиновного отставника, зато его ослепительная фигура в генеральском мундире у трона вызывала благоговейное молчание членов Польского сейма, отнюдь не симпатизировавших России. Даже с Елизаветой Алексеевной, «супругою покинутою, бездетною и безнадёжною», Александр был любезным и порой общался с ней «с пленительною простотой и нежностью».
От него многого — может быть, даже слишком многого — ожидали. И поначалу ожидания оправдывались. Началось, говоря словами Пушкина, «дней Александровых прекрасное начало». Император восстановил урезанные Павлом I «жалованные грамоты» дворянству и городам, освободил дворян от телесных наказаний, упразднил Тайную экспедицию Сената, освободил около тысячи заключённых и ссыльных, вернул на службу изгнанных при Павле чиновников и военных.
В сентябре 1801 года именным указом было возвещено об уничтожении пытки. К этому шагу Александра побудил один ставший ему известным случай, когда в Казани «взят был по подозрению в зажигательстве один тамошний гражданин под стражу, был допрошен и не признался; но пытками и мучениями исторгнуто у него признание и он предан суду». Несчастный во время наказания кнутом «призывал всенародно Бога в свидетели своей невиновности и в сём призывании умер». Государь потребовал, «чтоб нигде ни под каким видом ни в вышних, ни в нижних правительствах и судах никто не дерзал ни делать, ни допускать, ни исполнять никаких истязаний под страхом неминуемого и строгого наказания... и чтобы наконец самое название пытки, стыд и укоризну человечеству наносящее, изглажено было навсегда из памяти народной». Помимо того, царь отменил порку лиц духовного сословия и членов их семей.