Романтические приключения Джона Кемпа
Шрифт:
— Я — женщина, — сказала она со смущенным достоинством. — И знаю, как страдают женщины от лукавых обольщений.
Ее лицо вспыхнуло… Вспыхнуло до корней волос. Вся розовая — розовая и аскетичная — стояла она передо мною. Мое великое волнение было между нами как туман, сквозь который она мне казалась бестелесным призраком.
И вдруг я увидел слезы — тяжелыми и круглыми, точно стеклянными каплями падающие из выцветших глаз.
— Миссис Вильямс, — воскликнул я, — вы не можете знать, как я ее люблю. Никто в мире не может. Когда я думаю о ней, — а я о ней думаю всегда, — мне кажется, что одной жизни мало, чтобы доказать мою преданность. Я ее люблю, как нечто неизменное и единственное — нечто вне мира. Ибо мир я вижу только через нее. Я ее буду любить, даже если она меня сделает жалким и несчастным.
Она тихо ахнула и отвернулась.
— Этого не выразишь словами, — продолжал я. — Слов нет. Я так ее люблю, что если бы я умер в этот вот самый момент, я истинно верю — моя душа, отказавшись покинуть землю для неба, осталась бы парить близ нее.
Она с негодованием и ужасом остановила меня:
— Нельзя так говорить, — и совершенно непоследовательно объявила, что охотно верит мне. Они с мужем не сомкнули глаз в тревоге за меня и барышню. Мысль о жирном, сонном Вильямсе, просидевшим всю ночь в совиных мудрствованиях о прочности моей любви, сразу охладила мой порыв.
И в этот момент я увидел Серафину, подымающуюся на палубу с непокрытой головой; она остановилась, оглядывая новую обстановку. Было что-то властное и вместе детское в ее победоносной красоте. Ветер едва шевелил ее тонкие волосы, и я смотрел на нее, смотрел притихший, — как смотрят на зарю, как слушают далекую музыку. Оставив миссис Вильямс, я бросился к ней.
Когда я обернулся, капитан подошел к жене, и та взяла его под руку. Она казалась почти эфирной рядом с этим человеком, которого распирало от избытка здоровья. Но мне чудилось что-то общее в выражении их глаз — какая-то озабоченность и словно сострадание. И у меня при виде печального вестника явилось предчувствие чего-то недоброго.
И недобрая весть была сообщена мне в тот же день после обеда толстыми губами самого Вильямса, тяжелыми и ленивыми, как и его голос.
— Поскольку мы можем судить, — сказал он, — вам нельзя оставаться на корабле, Кемп. Хорошего ничего не выйдет, вот спросите Себрайта.
Мы собрались в кают-компании, и началось нечто вроде военного совета.
— Не скрою, мистер Кемп, — начал штурман, — что это я указал капитану на нежелательность нашего присутствия на корабле при нашем въезде в Гавану. Нелады с местными властями положили бы конец нашей торговле. Миновать Гавану капитан не может, даже если бы вы предложили ему мешок золота. Он потом в порту носа показать не посмеет, нарушив контракт ради похищения девицы. Добро бы еще какая-нибудь безвестная девчонка, а то богатейшая наследница на весь остров. Виднейшие вельможи Испании могут вмешаться в это дело. Капитана — чего доброго — засадят в тюрьму. Так или иначе — прощай торговля с Гаваной. Со старым Перкинсом сделается удар. Он уже раз перенес историю с любовным побегом… Да, миссис Вильямс, нечего возражать… Так что я хотел сказать — ради простой любовной интриги… Не кусайте губ, мистер Кемп, я отнюдь не пренебрегаю вашими чувствами. Но Перкинс разнесет все и вся. Миссис Вильямс, я уверен, вполне со мною согласна.
Миссис Вильямс беспомощно поглядывала на всех нас по очереди. Мне казалось, точно старый Перкинс, которого я никогда в глаза не видал, и которого никому больше не предстояло увидеть (ибо он скоропостижно скончался, свалившись пьяный с лестницы, он уже был мертв в то время, так что фактически миссис Вильямс сидела в каюте своего собственного корабля), — мне чудилось, что старый Перкинс присутствовал на нашем совещании злобным, враждебным призраком.
Капитан и капитанша его боялись. Правда, однажды они бросили ему вызов, но и то было сделано из страха.
— Но главное, — продолжал Себрайт, — вам обоим нет никакого смысла оставаться на корабле. О’Брайен знает, что вы здесь. Допустим, что мы можем отказаться выдать вас, мистер Кемп, и что адмирал (его сейчас нет в Гаване) нас поддержит. Но как вы споетесь со старым Роулеем — не знаю. Навряд ли он забыл, как вы пробовали подмести пол его фалдами, — если только басни капитана соответствуют истине.
— Миновать Гавану капитан не может, даже если бы вы предложили ему мешок золота
— Кемп настоящий герой, — удостоверил Вильямс. — Он никого не боится… Ха-ха-ха. Старому Топнамбо верно почудилось… — он взглянул на жену, прикусил язык и только подмигнул мне, несвязно бормоча что-то о сепарационистах, аресте, бунте.
Себрайт выждал, пока вспышка улеглась, и продолжал излагать свои соображения. Его холодная логика сразила меня. Мне лично в Гаване, быть может, не грозило никакой опасности. Но если я не желал разлучаться с моей дамой, то ей конечно, не следовало приезжать в Гавану на корабле, где О’Брайен начнет искать ее в первую голову. В порту стоит корвет по названию "Торнадо" — чрезвычайно подозрительного вида судно. Без сомнения, поднимется шум, если кубинцы в открытом море остановят английский торговый корабль. Это будет слабое утешение после того, как даму уже уведут. А Роулей примирится с чем угодно, лишь бы только ему пообещали дюжину пиратов, которых он мог бы торжественно повесить в Кингстоне на Ямайке.
— Так, — проговорил я, стараясь сохранить твердость. Мне вдруг нечем стало дышать. Точно весь воздух вышел через открытое оконце. Пробормотав, что сейчас вернусь, я вскочил и без оглядки выбежал на палубу. Я искал воздуха, но безграничная синяя пустота морского пространства дурманила меня. Я тихо подошел к борту и недоверчиво смотрел вдаль, без единой путной мысли в голове. Едва сознавал я окружающее.
Кастро, столь отличный ото всех на борту, что его появление всегда словно создавало вокруг него атмосферу глубокого одиночества, слонялся перед дверьми каюты с видом заговорщика. Я слышал за спиною громкие голоса. Я их ясно различал, но оставался к ним глубоко безразличен. И много позже, с тем же безразличием отчаяния я взглянул через плечо. Кастро исчез с рубки. Я снова повернул лицо к морю. Так раненый, чувствуя себя побежденным смертью, повернул бы лицо к стене.
В одно мгновение я пережил всю пытку самоубийства, из которой — увы! — вышел живым, сгорая от стыда за предательскую мысль; моя душа восстала, отказываясь покинуть мир, в котором живет любимая девушка. Что думает обо мне Серафина? Надо было пойти разъяснить ей доводы Себрайта, показать, в какой тупик я завел нашу любовь.
Голос неунывающего штурмана давно кликал меня из каюты.
— Мистер Кемп, мистер Кемп, что же вы не зайдете?
— Зайду попрощаться, — ответил я наконец.
Уже стемнело.
— Попрощаться, — ну нет. Плотнику нужен еще по меньшей мере день.
— Плотнику… при чем тут плотник?
— Уж не думаете ли вы двинуться теперь же ночью? Где тут смысл?
— Смысл, — презрительно ответил я. — Смысла нет ни в чем. Есть только необходимость.
Он молча глядел на меня.
— Да, необходимость, — сказал он тихо. — И вам незачем сердиться.
"Легко ему сохранять хладнокровие, — подумал я — необходимость гнала меня, а не его".
Он продолжал философствовать: