Ромео во тьме
Шрифт:
Мэйз достал бутылку ледяной воды и долго пил.
И все же что-то продолжало терзать его. Смутно и капризно, что-то требовало чего-то иного. Это было так, как будто бы он хотел черной икры, а доступны ему были только устрицы. И то и другое – деликатес. И он как будто бы съел две, три, нет, пять дюжин отменных устриц. Он насытился, нет, он объелся этими устрицами. Он наелся ими до дурноты. Но при этом ему все равно продолжало хотеться икры.
Что то была за икра, которую он так страстно желал?…
Доминик поймал себя на мысли, что, вернувшись в спальню, он больше не хотел видеть там девушку. Хотя и был благодарен ей.
Следующее утро всегда самое сложное. Что сказать? Как сказать? Не быть жестоким, но и не дать мимолетному приключению внедриться в свою жизнь.
Было бы чудесно, если бы с исчезновением последней звезды, в ночи бесследно растворилась и она, любительница мотоциклов. Но этого не произойдет. Тогда он, как всегда, даст ей денег, чтобы она купила себе подарок на память, и пообещает ей позвонить. Но не позвонит, скорее всего, никогда.
Мэйз подошел к раскрытому окну и полной грудью вдохнул свежего, прохладного воздуха, который приятно пах речной травой. Светало. «Надо бы поспать». – Подумал Доминик, и нехотя двинулся обратно в спальню.
Обнаженная кубинка сладко спала и улыбалась во сне своим мечтам. ОН постоял немного в дверях.
Ему нравилось смотреть на спящих людей, а, тем более, лицезрение красивой женщины – всегда отрада для глаз.
Наверное, во сне она уже вела своего мотоциклиста под венец под горячие ритмы румбы; уже родила ему троих смугленьких ребятишек с черными миндалинками вместо глаз; счастливая, уже готовила по утрам завтраки для своего семейства.
Интересно, сколько раз она уже видела эти сны, мечтала эти мечты… Пять? Двадцать пять? Сорок? И какого цвета, роста, возраста были ее мотоциклисты или всадники, или любители гольфа или казино? И что, на самом деле, она слышала от них, когда сладкий сон покидал ее…
О чем она думает каждый раз, когда выходит из очередной квартиры или комнаты гостиницы…Что чувствует?
Доминик прекрасно знал, как это обычно бывает. Сколько счастливой истомы, сладкой надежды обычно источают женские глаза на утро, после ночи в неге и ласках… Она заглядывает тебе в глаза и задает тебе немой вопрос. Она хочет услышать, что она самая лучшая. Что именно ее ты всегда искал. Что именно ее искра разожгла твой огонь.
Она нежно прикасается к тебе, стараясь напомнить, как тебе было хорошо с ней ночью, она нежно целует тебя, словно бы пытаясь поддержать пламя, чтобы оно не гасло. Она пытается прильнуть к тебе всем телом, она хочет слиться с тобой.
А ты все это время думаешь только о том, как бы заставить ее поскорее уйти.
Из-за этого Доминик ненавидел романы на одну ночь. Он предпочитал лишний раз вообще воздержаться от секса, нежели потом выяснять отношения. У него была добрая дюжина телефонов старых подружек, любой из которых он мог всегда позвонить и не получить отказа ни в одном из своих желаний. Так было гораздо удобнее.
ОН осторожно, чтобы не разбудить ее, взял одну из подушек, одеяло и пошел спать в кабинет, где к его распоряжению был большой нарядный диван эпохи Бонапарта.
То, что он ушел проводить остаток ночи в другую комнату, должно было послужить первым и прямым намеком на то, что ей не придется рассчитывать на большее.
Диван показался Мэйзу не слишком удобным. Он довольно долго ворочался с боку на бок, пока все-таки усталость не одержала верх, и он провалился в глубокий сон.
Сквозь сон Доминик почувствовал, как на него навалилась какая-то тяжесть. Дыхание его перехватило. Спящее сердце затрепетало и на секунду замерло. Еще не очнувшись ото сна, он изо всех сил скинул это нечто с себя. И подскочил в постели, услышав приглушенный сильный стук, будто упало что-то большое и мягкое.
На полу лежала голая кубинка, и с нытьем потирала ушибленное бедро. Мэйз еще не перевел дыхание, как она с визгом накинулась на него. Ее маленькие кулачки, что было сил, лупили его по плечам, по груди и даже по голове. Доминик ничего не успел понять и инстинктивно нанес ей сильный удар под дых. Она захлебнулась, ее тело подбросило вверх и откинуло на пол. Доминик испугался собственной грубости. Она разрыдалась:
– Ты что? Я просто хотела поиграть…
– Какого черта ты это сделала? На хрен ты залезла на меня?! – прикрикнул он на нее, чтобы скрыть собственный испуг.
– Я… – рыдала кубинка, – хотела сделать тебе приятно, пока ты спал.
Он помог ей подняться и усадил на диван. Проворной кошкой, она тут же прильнула к нему. Удары и падения уже были забыты.
«Ну вот, началось…» – с тоской подумал Мэйз.
Дальше все было как всегда.
Она бегала вокруг него и причитала, он неподвижно сидел в кресле и с сожалением улыбался. Она пыталась снова соблазнить и возбудить его. Она раздевалась и опять одевалась, танцевала самбу, румбу и что-то еще, она целовала его и проклинала. Он лишь утомленно вздыхал. Через время у Мэйза зарябило в глазах от ее суетного, почти хаотичного движения. Когда она, в конце концов, все же выдохлась и упала в кресло, он молча встал, достал из бумажника стопку банкнот и положил на стол, прямо перед ней.
– Я хотел бы поблагодарить тебя за волшебную ночь, которую ты мне подарила, но не знаю, что подарить тебе в ответ. Как думаешь, этого хватит, чтобы купить что-нибудь на память? – С этими словами он приподнял ее лицо пальцем за подбородок и ласково поцеловал ее в губы на прощание.
Она грустно улыбнулась.
– Сохранить что-нибудь на память о тебе будет неплохо. Жаль только, что
ночь эту нельзя сохранить.
– Почему же? Воспоминания хранятся дольше, чем вещи. Иногда – всю жизнь.
– Но тебя нельзя сохранить… – она заглянула ему в глаза с последней надеждой. Он отрицательно покачал головой и улыбнулся. – Ты шикарный. – Она прикоснулась к его лицу, которое было так близко и при этом совершенно недосягаемо. – Я дико завидую той, которая все же заарканит тебя.
Лишь только за кубинкой захлопнулась дверь, как Мэйз позабыл о ней и приступил к работе.
Ему было необходимо подготовить все для скорейшего отъезда в Лос-Анджелес.
Дело могло принять досадный оборот. Он боялся, что невротичная мать Ромео упрется на своем, и не захочет отпускать юношу от своей юбки. Ромео, конечно, уже совершеннолетний мальчик, и по закону никто не мог распоряжаться его жизнью кроме него самого. Но Мэйз уже понял своего подопечного. Его привязанность и чувство неоплатного долга перед матерью, скуют его по рукам и ногам.