Рождение волшебницы
Шрифт:
Рукосил оставил барабан и наклонился совсем близко.
– Что побледнела? Молчишь? А ну как, – зашептал он, – примутся тебя распиливать на куски, чтобы переплавить, и за слоем золотой стружки хлынет живая кровь? Как?
Чисто вымытое лицо его склонилось еще ниже, касаясь Золотинки дыханием… Она вжалась в подушку… рука ее, шевельнувшись обок с постелью, нащупала рукоять увесистого, как молоток, зеркала. Движение это не укрылось от Рукосила. Он резко выпрямился. Все было спрошено и отвечено без единого слова, и теперь оба имели возможность притворяться, что ничего не произошло.
Рукосил заходил по палатке, резко огибая сундуки и наступая на рухлядь.
– Восприимчивая девочка и способная! – заговорил он спокойно. – Но прими в соображение: ты совершаешь самоубийство! Ты расходуешь себя варварски. За каждое волшебство расплачиваешься частичкой собственной жизни. Каждое чародейство отзывается золочением. Вот что пойми: все в мире взаимосвязано. Волшебник тот, кто постигает единство мира и учится воздействовать на него в некоторых точках, где обнажается взаимосвязь явлений. Постигая внутреннюю природу сокровенного, ничтожным усилием он приводит в действие титаническую мощь. Это и есть колдовство. А то, что ты делаешь, дикость! Оскорбление истинной науки! Скажи, – повернулся он, – можешь ты по своему произволу повторить эту штуку: бежать, не касаясь земли?
– Я вообще не понимаю, как это сделалось. – Золотинка сидела, закутавшись в покрывало по горло.
– Ага! То-то! – воскликнул Рукосил с несколько деланным торжеством. – Если что получается, то по невежеству. Чтобы сознательно сделать… о! нужно пройти большой путь.
В горячих его рассуждениях она уловила ревность. Она поняла это противоречивое и трудное чувство, что владело им сейчас, заставляя выдавать затаенное. В чувстве этом была зависть, было ощущение ревнивого превосходства, было нечто от злобного недоброжелательства и от восхищения – то была пугающая смесь любви и ненависти.
– А если я не буду больше волховать?
Конюший пожал плечами:
– Попробуй. Хотел бы я посмотреть, как это у тебя выйдет. Ты не в состоянии отделить чародейство от непроизвольного желания. Чтобы отказаться от волшебства, – продолжал он с уверенностью, – тебе нужно отказаться от всякого сильного желания. Со всей возможной тщательностью избегать малейших проявлений страсти. Отказаться от самой себя, в конце концов. Но как убежишь от самой себя? Как обуздаешь проснувшийся дух? Твой дар – твое проклятие. Ты обречена.
– А что говорят Дополнения? – спросила Золотинка бесконечно спокойным, неживым голосом.
– Ничего! – отрезал Рукосил. – Об этом нигде не написано. Ни в новых, ни в старых, ни в новейших дополнениях – нигде ты этого не прочтешь! Ты мое открытие! Ты мое создание, мое творение, моя вещь! Я тебя создал! Потому что я гений и мне нет равных! Я один! – голос его гремел раскатами.
– Хорошо, – раздумчиво сказала Золотинка. Разговор занимал ее гораздо больше, чем она решилась бы это показать. – Почему тогда не свериться с «Последними откровениями» Ощеры Ваги?
– Чушь! – фыркнул Рукосил, непонятно с какой стати озлобляясь. – Никаких «Откровений» не существует! Сказки для деревенских колдунов! Есть старые, новые, новейшие дополнения. Есть толкования к дополнениям. Есть толкования к толкованиям. Есть краткий извод дополнений и есть полный. Все есть! Самих откровений только нет и никогда не было! В дополнениях суть!
Золотинка слушала отстраненно, и Рукосил ощущал это.
– Я твой творец, ты моя собственность! – он схватил брошенный на сундук барабанчик и ударом кулака пробил его тугое днище. – Живой ты не достанешься никому!
– Я буду иметь это в виду, – заметила она, поднимая глаза.
Он остановился, вглядываясь, чтобы понять смысл и значение напускного спокойствия… И ничего напускного не увидел.
– Собственно, – сказала она, пожимая плечами, – ты не пришел ко мне на помощь, когда сечевики хотели вздернуть меня за излишнюю прыть и поспешность. Я больше ничем тебе не обязана.
– А ты этой помощи просила? – вскричал Рукосил. – Попроси! И весь мир будет к твоим ногам.
– А где Тучка?
– Я уже отдал распоряжение, чтобы Тучку освободили, – без запинки отвечал Рукосил. – «Фазан» ушел вместе со всеми судами, но я велел, чтобы Тучку твоего вернули. С него снимут цепи, и он придет. Нянькайтесь друг с другом, сколько влезет.
– А Поплева?
Он был готов к вопросу.
– Разумеется, и Поплева. Я ничего не забываю. Мои люди будут его искать.
– Я просила освободить его.
– Ничего не знаю об этом человеке.
– Миха Лунь знает. А Миха у тебя в плену. Он превращен в вещь и валяется где-нибудь среди хлама. – В глубине зрачков чародея что-то вздрогнуло. – Позволь мне поговорить с Михой, и тогда, может быть, не нужно будет устраивать вселенских поисков.
– Но ведь и ты могла бы мне чем-нибудь помочь.
– Чем?
– Какой-нибудь пустяк. Просто свидетельство доброй воли. Курники наступают большой силой…
– Курники? – удивилась Золотинка.
– Курниками называют теперь сторонников Милицы. Потому что колобжегские курники оказались среди самых верных и рьяных. Колобжег первым изъявил Милице покорность. Епископ Кур Тутман назначен патриархом всея Словании. Войска столичных курников превосходят наши в три-четыре раза.
– Но я-то причем?
– Какое-нибудь пустячное волшебство в нашу пользу. Ничего большего мне от тебя не нужно.
– И ради этого я должна пожертвовать частицей собственной жизни? Немалой, наверное, если речь идет о целом войске.
Готовый уж было возразить, Рукосил смолчал. Застыл, наклонив голову.
– Хорошо. Я подумаю над твоей просьбой. Миха Лунь валяется у меня в Каменце, это в предгорьях Меженного хребта. Не так далеко отсюда. Но не могу же я все бросить и по первой твоей прихоти мчаться в Каменец! Я подумаю, и ты подумай.
На руке у него был Асакон.
– До свидания, – сказал Рукосил.