Рождество по-новорусски
Шрифт:
В дверь постучали.
– Войдите, – сказал Гринчук.
В комнату заглянул Кошкин:
– Это… Приехали… За…
Исчерпав припасенные для доклада слова, Кошкин ткнул пальцем в Сомову.
– Быстро Шмель прилетел, – одобрительно заметил Гринчук. – Как реактивный.
Игорь Иванович ждал в коридоре.
– Еще раз – привет, – сказал Гринчук, протягивая руку.
– Еще одна такая ночь – и я сойду с ума. Вместо Лени Липского, – пожаловался Шмель. – Пацан тебя так достал?
– Не то слово, – понизил
Гринчук открыл дверь палаты Липского:
– На выход с вещами!
Леня вышел сразу, будто стоял прямо за дверью.
– Вот, Игорь Иванович тебя отвезет домой и покараулит, чтобы тебе не было страшно, – сказал Гринчук.
– Хорошо, – сказал Липский.
– А кто тебя спрашивает? – удивился Гринчук. – С мамой твоей я уже договорился, она, в общем-то, очень надеется, что тебе нечего вспоминать. Очень надеется.
Последнюю фразу Гринчук произнес с нажимом и угрозой, словно киношный злодей.
– Она очень торопится, но готова подождать до пятнадцати ноль-ноль. В крайнем случае – шестнадцать ноль-ноль. После чего она начинает ужасно волноваться и делиться своими опасениями по поводу твоей психики со всеми подряд. Чем это закончится – сам понимаешь.
Липский молча кивнул.
– Вот такие дела, – сказал Гринчук и снова протянул руку Шмелю. – Удачи тебе в работе и спорте.
– Пока, – пожал руку Шмель и, не оборачиваясь на Липского, пошел на выход.
Леонид поплелся следом.
Уже закрывая за собой дверь, затравленно оглянулся на Гринчука. Словно загнанный в угол звереныш. С ненавистью и тоской.
Гринчук этот взгляд выдержал.
Дверь закрылась.
Гринчук остался стоять в коридоре один.
Он не чувствовал своего тела. Руки повисли словно парализованные. Он превратился в одно большое сердце. Удары сотрясали каждую его клеточку.
От ударов вздрагивали стены коридора. И вздрагивал пол.
Его сердце.
Гринчук попытался приложить руку к груди, но рука не послушалась.
Залитая кровью комната, напомнил себе Гринчук. Люди, словно разбросанные злым ребенком куклы. Простреленный покемон. Залитый кровью долматинец. Кровь на стенах, на полу, на ковре, на лицах.
Кровь отражается в стеклянных шарах и мишуре на елке.
Девчонка держит в руках пистолет и жмет на спуск. Раз и еще раз. И снова. А выстрелов нет. Есть только расширенные зрачки четырнадцатилетней девчонки. И есть простреленный висок того, кто ее обманул, но кого она любила.
Гринчук опустился на корточки, прижался спиной к стене.
Браток, который смотрел на него уже даже не с жалостью, а с брезгливостью. Нина, которая… Глаза Али, стекленеющие от ненависти… Батон, скулящий не от стыда или раскаянья, а от ужаса и обиды… Ненавидящий взгляд Лени Липского… рукопожатие Шмеля, крепкое, надежное рукопожатие, рукопожатие ничего
Гринчук закрыл глаза руками. Застонал.
Гиря, Мила, Али, Браток, Липский, покемон, долматинец, Скок, Шмель, Полковник… ненависть, ужас, боль, надежда, страх и отчаяние… И ни капли уверенности в своей правоте. И не к кому прийти и пожаловаться. И никто не сможет ему посоветовать, потому, что ничьего совета он не примет.
За все он ответит сам.
Гринчук встал.
Глубоко вздохнул, взмахнув руками.
Что, подполковник? Съехать с базара решил? Испугался? Хрен тут бояться. Действовать надо. Дерьмо черпать. Нет ведра? Черпай ртом. Захлебывайся, подполковник, но черпай. Очищай этот мир. Этот хреновый мир. Этот мир, в котором живешь ты, в котором живут миллиарды других… Тебя никто не спрашивал, хочешь ли ты в нем жить… И никто тебя не заставлял пытаться его исправить. Ты сам…
Гринчук упал вперед, упруго отжался от пола. Еще раз. Еще. Еще, еще, еще…
Не нужно стонать. Просто вспомни, что тебе говорили, просто вспомни, как они все на тебя смотрели… вспомни, что ты для них просто быдло, поднявшееся ниоткуда… равенство которого они не признают никогда… только в одном случае, когда вдруг поймут, что он такой же подонок, как они… тогда они поверят… признают за своего… А он этого хочет? Ты хочешь этого, Гринчук?
Ничего. Завтра все станет понятным. Все вернется на круги своя, только он, Гринчук, уже будет другим. Не таким.
Гринчук выпрямился, отряхнул руки.
Забрал с вешалки свою куртку и вышел на улицу.
Метель, наконец, стихла. Убила сама себя – ветер разорвал тучи и отбросил грязные клочья прочь.
Гринчук поднял голову и посмотрел на открывшиеся звезды. Яркие, как тогда, много лет назад.
Он лежал на спине, рана уже не болела, а тело было заполнено льдом. Гринчук лежал тогда и думал только о той девчонке, которую спас. Думал, придет или нет. А когда понял, что ждать бессмысленно, что помощи не будет, как вдруг затосковал он тогда. Как захотелось завыть волком, но сил не было. Можно было только лежать и думать. За что? За что?
– За что? – выкрикнул Гринчук вверх, звездам.
Не ответили.
Ладно, подумал Гринчук, потом. Потом. Осталось совсем немного.
– Осталось совсем немного, – сказал Шмель, когда Леонид не выдержал и попытался что-то сказать.
– Я…
– Успокойся, – сказал Шмель.
Леонид глубоко, со всхлипом вздохнул.
«Вольво» проскочило мимо пустой автобусной остановки, свернула к дому.
– Тут все время крутились менты, – сказал Шмель, – охраняли и следили, чтобы ничего не украли.