Русская литература XIX века. 1801-1850: учебное пособие
Шрифт:
Повесть заканчивается авторским отступлением: «Дивно устроен свет наш!..» В ней сконцентрирована система излюбленных гоголевских символов, главным из которых является символ света.
Повесть «Портрет» – одна из немногих у Гоголя, где в качестве действующего лица выступает творческая личность. Это дает писателю возможность, опираясь на «Феноменологию духа», поставить некоторые эстетические проблемы. Итак, талантливый художник Чартков отыскивает в картинной лавочке на Щукином дворе старый портрет, поразивший его изображением глаз. На картине был нарисован старик с лицом бронзового цвета и одетый в азиатский костюм. Когда он очистил её от пыли, то убедился, что перед ним творение талантливого художника. Но прежде всего и, главным образом, всякого в портрете привлекали глаза: «Женщина, остановившаяся позади него, вскрикнула: «Глядит, глядит», и попятилась назад».
Чартков досадовал на себя за то, что отдал за свою покупку последний двугривенный. Его учитель предупреждал:
Рядом с алчностью в душе Чарткова свила гнездо зависть. Он скупает одну за другой самые талантливые картины своих коллег-художников и в приступе какого-то безумного неистовства уничтожает их: «Казалось в нём олицетворился тот страшный демон, которого идеально изобразил Пушкин». Смерть его была ужасна.
На этом заканчивается первая часть повести. Во второй рассказывается об истории создания и судьбе картины, которая стала причиной гибели Чарткова. Тот мистический элемент, что присутствовал в первой части, во второй значительно усилен. После замечаний Белинского Гоголь переделал в «Портрете» многое, но вторая часть так и не удовлетворила критика, хотя главная мысль «Портрета» возражений у него не вызвала: «Талант есть драгоценный дар Бога – не погуби его». В «Портрете» реализовались некоторые эстетические принципы Гоголя и отчасти была предсказана его творческая судьба.
«Записки сумасшедшего». Мысль о разорванном сознании присутствует в «Петербургских повестях» постоянно. В «Мёртвых душах» Гоголь вновь вернется к ней, указав на раздробленность повседневных характеров, которыми «кишит наша земная, подчас горькая и скучная дорога…»
В «Записках сумасшедшего» рассказывается история бедного чиновника Поприщина. Его угнетает мысль, что он, дворянин, должен влачить жалкое существование бедняка и что из его униженного положения нет выхода. При всей ограниченности своих умственных способностей он видит несправедливость и негодует против неё: «Чёрт возьми!.. Всё, что есть лучшего на свете, всё достаётся или камер-юнкерам, или генералам». Поприщин влюбляется в дочь своего начальника, генерала. Собственно безумие его начинается с того, что ему стал мерещиться голос Меджи, собачки, хозяйкой которой и была дочка его начальника. Он даже попытался выведать у неё кое-что о её хозяйке. Сосредоточившись на мысли стать богатым и знатным человеком, Поприщин сходит с ума и воображает себя испанским королем.
«Возьмите «Записки сумасшедшего», – писал Белинский, – …эту психическую историю болезни, изложенную в поэтической форме, удивительную по своей истине и глубокос. ти, достойную кисти Шекспира. Вы ещё смеётесь над простаком, но уже ваш смех растворен горечью; этот смех над сумасшедшим, которого бред и смешит и возбуждает сострадание».
Повесть «Шинель» была написана за границей в то же самое время, что и первый том «Мёртвых душ». Её главный герой – бедный чиновник Акакий Акакиевич Башмачкин. Центральная, на первый взгляд, мысль повести становится очевидной на первых же страницах. Сослуживцы Акакия Акакиевича по департаменту любили подшучивать над ним: сыпали на его голову бумажки, говоря, что снег идёт; рассказывали про него всякие истории, будто его хозяйка, семидесятилетняя старуха, бьёт его, спрашивали, когда будет их свадьба. Но как бы далеко ни заходили эти «шутки», никогда и ни одного слова не произнес Акакий Акакиевич. «Только если уж слишком была невыносима шутка… он произносил: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» И что-то странное заключалось в словах и в голосе, каким они были произнесены. В нём слышалось что-то такое, преклоняющее на жалость, что один молодой человек, недавно определившийся, который по примеру других, позволил было себе посмеяться над ним, вдруг остановился как будто пронзённый, и с тех пор как будто всё переменилось перед ним и показалось в другом виде… И долго потом, среди самых веселых минут, представлялся ему низенький чиновник с лысинкой на лбу, с своими проникающими словами: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» И в этих проникающих словах звенели другие
Вслед за Пушкиным Гоголь пишет о «маленьком человеке», призывая к сочувствию и состраданию к нему. Затем появятся «Бедные люди» Достоевского – гуманистическая линия русской литературы обозначается с предельной ясностью. Но вот что необычно. В других «Петербургских повестях» подобного рода умозаключения являются в конце произведения как развязка или эпилог произведения. В «Шинели» ими рассказ только начинается. Почему?
У Акакия Акакиевича совершенно износилась шинель: «Есть в Петербурге сильный враг всех получающих четыреста рублей в год жалованья или около того. Враг этот не кто другой, как наш северный мороз, хотя, впрочем, и говорят, что он очень здоров». Башмачкин отправился к своему постоянному портному Петровичу. Но на этот раз тот категорически отказался от ремонта, ссылаясь на совершенную ветхость материала: «Нет, нельзя поправить: худой гардероб!» Стоимость новой шинели буквально убила заказчика, но делать было нечего: «…он совершенно приучился голодать по вечерам, но зато он питался духовно, нося в мыслях своих вечную идею будущей шинели. С этих пор как будто самое существование его сделалось как-то полнее, как будто бы он женился, как будто какой-то другой человек присутствовал с ним, как будто он был не один, а какая-то приятная подруга жизни согласилась с ним проходить вместе жизненную дорогу, – и подруга эта была не кто другая, как та же шинель на толстой вате, на крепкой подкладке без износу. Он сделался как-то живее, даже тверже характером, как человек, который уже определил и поставил себе цель».
Когда шинель была сшита, сослуживцы поздравили Акакия Акакиевича и решили вспрыснуть это событие. Один из них пригласил всех к себе на чай: «Этот весь день был для Акакия Акакиевича точно самый большой торжественный праздник». Но вечером произошла катастрофа. На улице Башмачкин был ограблен. «А ведь шинель-то моя!» – кричал один из грабителей. Исчерпав все первые доступные средства вернуть шинель, Акакий Акакиевич решился идти к значительному лицу. Но визит окончился печально. Генерал грубо выставил его на улицу, даже не потрудившись понять, чего хотел проситель. Простудился Башмачкин и умер: «…и Петербург остался без Акакия Акакиевича, как будто бы в нём его и никогда не было».
Значительное лицо вскоре попало в переделку. Возвращаясь из театра, он вдруг почувствовал, что его кто-то крепко ухватил за воротник. В ужасе он узнал Акакия Акакиевича: «А! Так вот ты наконец! наконец я тебя того, поймал за воротник! Твоей-то шинели мне и нужно! Не похлопотал о моей, да еще распёк – отдавай же теперь свою!» Бедное значительное лицо чуть не умер».
После этого чиновник-мертвец, немало напугавший петербургских обывателей, перестал являться на улицах столицы.
Мысль, что каждое человеческое существо – «наш брат», была для христианского мировоззрения Гоголя аксиомой, и он напомнил о ней в начале повести. Но вот каждый ли человек достоин своего высокого звания? Каждый ли помнит, «что он вовсе не материальная скотина, но высокий гражданин высокого небесного гражданства. Покуда он хоть сколько-нибудь не будет жить жизнью небесного гражданина, до тех пор не придет в порядок и земное гражданство».
До «Шинели» Гоголь создал немало человеческих характеров, каждый из которых сам воздвигал перед собой на своём пути к небесному гражданству непреодолимое препятствие: от сундуков и сундучочков Пульхерии Ивановны до шинели Акакия Акакиевича. Одно из центральных мест «Мёртвых душ» то, где Гоголь пишет о «задорах»: «У всякого свой задор: у одного задор обратился на борзых собак; другому кажется, что он сильный любитель музыки и удивительно как чувствует все глубокие места в ней; третий мастер лихо пообедать; четвертый, сыграть роль, хоть одним вершком выше той, которая ему назначена; пятый, с желанием более ограниченным, спит и грезит о том, как бы ему пройтиться на гулянии с флигель-адъютантом, напоказ своим приятелям, знакомым и даже незнакомым». Но ведь и в «Петербургских повестях» Гоголь, рисуя выставку, происходящую ежедневно на гулянии на Невском проспекте, представляет целую галерею задоров: «Одни показывают щегольской сюртук с лучшим бобром, другой – греческий прекрасный нос; третий несёт превосходные бакенбарды; четвертая – пару хорошеньких глазок и удивительную шляпку; пятый – перстень с талисманом на щегольском мизинце; шестая – ножку в очаровательном башмачке, седьмой – галстук, возбуждающий удивление, осьмой – усы, повергающие в изумление».
Какие чувства в душе художника, поставившего целью своей жизни и творчества помочь человеку обрести свой надёжный путь к небесному гражданству, может вызвать эта выставка, где экспонаты, кажется, соревнуются друг с другом в ничтожестве. Гоголь, как и многие другие русские писатели, в своих книгах, статьях, письмах сам сказал о своём творчестве более полно и откровенно, чем любой из критиков и читателей. Это о себе он высказал в «Мёртвых душах» истинную правду, описав судьбу писателя, «дерзнувшего вызвать наружу всё, что ежеминутно перед очами и чего не зрят равнодушные очи, всю страшную, потрясающую тину мелочей, опутавших нашу жизнь, всю глубину холодных, раздробленных, повседневных характеров, которыми кишит наша земная, подчас горькая и скучная дорога, и крепкой силой неумолимого резца дерзнувшего выставить их выпукло и ярко на всенародные очи!»