Русская проза рубежа ХХ–XXI веков: учебное пособие
Шрифт:
В романе «Идущие в ночи» (2000) в результате тщательно подготовленной войсковой операции «Волчья яма» заманивают в западню Басаева и его боевиков. Полковник Анатолий Пушков, жертвуя собой, под видом продажного офицера инженерно-саперной службы вступил в контакт с боевиками, пообещав вывести их из осажденного города. Основной сюжет дополняется рассказом о провокации, организованной чеченскими боевиками: записав на магнитофон голоса русских пленных, они заманили в Музей искусств группу российских солдат, во главе с сыном полковника Пушкова, Валерием, после чего здание было взорвано. А. Проханов противопоставляет два полюса: подвиг русского офицера и подлое коварство боевиков, знающих, что русские не
Избыточная метафоричность стиля прохановской прозы заставляет вспомнить традиции барокко, где перегруженность нередко приводила к потере четкости формы. Автор не стремится к достоверности в передаче речи своих героев, будь то боевики или российские солдаты, перегружая ее риторическими конструкциями. Вот как разговаривает со своей русской любовницей, бывшей проституткой, Шамиль Басаев: «Оставаться мне в городе и здесь разбивать головы русским собакам, перетирая их кости в развалинах, подрывая их штурмовые группы на минных ловушках. Или уйти с отрядами из Грозного и на юге, в родных горах, дать им последний бой, смертный бой. Сжигать их колонны в ущельях, расстреливая их десантные части из неприступных засад. Третий день думаю, не могу решить. Ты знаешь меня лучше, чем я сам. Как скажешь, так сделаю.»
Понятно, что мусульманин и полевой командир боевиков вряд ли стал бы спрашивать совета у своей любовницы, да еще используя в речи изощренные конструкции с деепричастными оборотами, свойственные книжному стилю. Чтобы усилить эмоциональную напряженность, автор осознанно игнорирует специфическую ментальность своего героя.
Аналогично построен и разговор полковника Пушкова со своим сыном во время их последней встречи: «Ты спрашиваешь, за что мы воюем? <...> Не за банкиров с их алмазными перстнями. Не за прихоть политиков, которые на наших костях добывают себе власть. Не за нефть, которую гонят за рубеж олигархи, а в русских домах мороз. Воюем за отдаленную, будущую, постоянно у нас отнимаемую Победу. <...> Здесь, в Грозном, мы должны победить. Русский солдат должен снова поверить в себя. Народ должен поверить в русского солдата и генерала. Россия должна поверить в армию.»
Публицистическое начало прозы А. Проханова придает ей эпическую форму, но оно слишком сильно, чтобы можно было его проявления считать явлением исключительно художественно-литературным. Герои прохановских романов нередко носят фамилии своих прототипов; для оценки событий используется единый набор приемов. Герои-протагонисты практически пересказывают содержание передовиц газеты «Завтра», а герои – «злодеи» циничны до абсурда в своих признаниях. Однако именно такая литература часто привлекает читателей, ибо компенсирует недоверие к вымыслу, слишком широко представленному в военной прозе. Она сопрягает злободневность содержания и «волевой элемент», позаимствованные из беллетристических и кинематографических боевиков. Кроме того, в ней отражена четко артикулированная система ценностей, основанная на бытующих в общественном сознании мифах и архетипах.
Таким образом, именно в литературе о войне ярче всего проявился процесс поиска новых нравственных ориентиров, ставший естественным следствием распада прежней идеологической системы, в которой четко определялись критерии восприятия войны.
Невозможность найти оправдание войны привела к тому, что высокая трагедийность, идея подвига, спасения Отечества вытеснились ложным пафосом, исключающим нравственное очищение героев. Сегодня военная проза озабочена поиском новых смыслов, попыткой обретения героя, начиная с самых простых и доступных ценностей – понятий Родины, долга, братства, чести, любви, красоты. Размышляя об ужасах войны, писатели невольно затрагивают и другие проблемы, в частности,
Вместе с тем уход от мифопоэтизации, стремление к яркой публицистичности, основанной на использовании документальных материалов или создании их иллюзии, являются типологической особенностью современной прозы о войне. Отсюда многоэпизодность повествования, когда отдельные картины сменяют друг друга с кинематографической быстротой. Такая форма соответствует современной ментальности, настроенной на компьютерное и сериальное мышление. Над романами начинают доминировать жанры меньшего объема – рассказ, повесть, циклы репортажей, документальных очерков.
Литература 90-х наглядно показала, что «военная проза» не только не исчерпала своего потенциала, но, наоборот, приобрела «второе дыхание». Тому есть несколько причин.
Во-первых, отсутствие прежних форм идеологического диктата и цензуры, помноженное на доступность целого ряда документальных и историко-аналитических источников, расширило возможности художественного исследования предпосылок и особенностей как Великой Отечественной войны, так и тех локальных войн, что были вызваны архитектоническими подвижками в обществе после перестройки.
Во-вторых, в литературу пришло новое поколение писателей – людей послевоенного поколения, имеющих свой взгляд на события прошлого. К тому же за редким исключением эти писатели стали современниками военных конфликтов наших дней, и сама специфика войн конца ХХ в. потребовала не только научного, но и художественного осмысления.
В-третьих, победа на войне во многом зависит не столько от количества военной силы, сколько от наличия воли к победе, которая неотъемлема от ясного осознания своих целей, соответствующих системе этических, национальных, гражданских, религиозных ценностей. Современные войны нередко ведутся в условиях кризиса прежних систем ценностей, в значительной степени обнажены их связи с бизнесом и политикой, что меняет сам характер нравственного выбора человека на войне, его позицию в экстремальных условиях боя.
Сказанное обусловливает основные тенденции развития современной батальной прозы. Одна из них – восприятие войны как метафоры сегодняшней жизни в целом. С нее снимается идеологический и мифопоэтический покров, война выглядит столкновением самых простых человеческих инстинктов – к продолжению рода и самосохранению. Высшей ценностью объявляется не победа во имя идеи, а человеческая жизнь, и то, что объединяет всех людей поверх идеологических, классовых, национальных, религиозных и других барьеров, а именно – природно-архетипическая составляющая человеческого существования.
Противоположная тенденция связана с поиском «национальной идеи», попыткой дополнить природное начало этнокультурным и религиозным, что позволяет выделить нацию как некое метафизическое единство, противопоставив ее всему, что находится за ее четко очерченными границами. Такой подход дает возможность ввести достаточно стройную систему ценностей, определяющих собой всю архитектонику произведений этой направленности: антитетичность в организации системы образов, конфликта, композиции в целом. Хаотичность или полиполярность сводится к биполярности, обязательное вторжение лирического авторского начала оборачивается публицистичностью, «непрямой», образный язык художественного высказывания приобретает характер прямого оценочного суждения.