Русский Бог
Шрифт:
– Братцы, солдаты! – кричал Михаил Бестужев, придерживая срываемый ветром кивер.- Постоим за отечество! Сбросим царское иго! За вольность! За свободу! За конституцию!
– Милый человек, а кто она такая будет эта самая Конституция? – спросил старый усатый солдат, герой Бородина.
– Конституция…- привычно ответил Рылеев. Конституция – это жена доброго царя Константина. И идём мы за доброго царя Константина, против злого царя Николая, который отобрал у своего родного брата Константина законно принадлежавший тому по праву наследования российский престол.
– За
Александр Бестужев разливал черпаком в солдатские чарки водку:
– Наливай, братцы, наливай. Не стесняйся. С водочкой-то воевать веселее.
* * *
Светало. Трубецкой после бурно проведённой ночи лежал на кровати своей спальни среди смятых простыней. Лежавшая рядом Анна медленно приподнялась. Прикрыла простынёй грудь, с ненавистью оглядела лицо и тело Трубецкого. Стараясь не наделать шума, приподняла с ночного, китайского столика с изогнутыми ножками массивный, чугунный внутри, сверху бронзовый, подсвечник, и двумя руками держа его, несколько раз изо всей силы ударила им по голове Трубецкого. Анна била до остервенения.
– Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!- говорила она.
Кровь хлынула из разожженного темени. От удара из подсвечника вывалились зажжённые свечи, две из них потухли, а из одной, из-под расплывшегося по простыне пятна воска, разгоралось пламя. Пламя шипело, лезло по простыне к ногам Трубецкого. Трубецкой от ударов не пошевелился, лишь при первом из них послышался слабый стон.
Анна прошла в уборную. Смыла под веселым фаянсовым умывальником с изображением богемных пасторалей затекшую кисть и предплечья до локтей кровь, две кровинки попали на грудь и живот. Её трясло. Хотелось рвать.
* * *
Зайдя в детскую, Анна остановилась около спящей, похожей во сне на ангелочка, Оленьки. Анна нежно поцеловала её в щёчку.
– Оленька! Пора вставать.
Ничего не понимая спросонья, Оленька щурилась, хлопала глазками.
– Мама, а где папа?
Анна молчала.
– Мама, где папа? Я к папе хочу.
– Деточка, нет больше твоего папы… Убила я папу.
* * *
Анна снова вошла в спальню.
На кровати, откинувшись к стене на штофной дорогой гобелен, с залитым кровью левым глазом, левой щекой и шеей сидел Трубецкой. Батистовым платком он вытирал кровь. Увидев вошедшую Анну, Трубецкой захохотал. Хохотал громко, нескончаемо отчётливо:
– Она думала, что я человек!.. Ты думала, что я человек?! Думала, что я человек!! – задыхался от смеха Трубецкой.
* * *
Солдаты Московского полка с ружьями наперевес во главе с заговорщиками- офицерами бежали по тёмным петербургским улицам к зданию Сената.
Бежали по пустынной мостовой охваченные ледяной позёмкой в неудерживающих тепло шубах Анна и Оленька. Дикий хохот Трубецкого неотвязно стоял в ушах
Скакали на лошадях по набережной Невы, ведя верные им войска, артиллерию, император Николай и генерал Аракчеев. Напротив Зимнего дворца они остановились. За плечами Никола развевалась бурка, ремни крест-накрест перетягивали кавказский мундир с генеральскими эполетами.
– Государь! – сказал разгорячённый подготовкой к сражению Аракчеев.- Я счастлив, что вы, наконец, поняли: для русского народа вольность значит буйство, распутство, злодейство, братоубийство неумолимое; рабство- с Богом, вольность – с Дьяволом…
– Старик, я долго терпел, но ты просто вымучил своими глупостями!.. нет ни Бога, ни Дьявола, есть только человек! – воскликнул Николай. Он пришпорил коня к бегущим навстречу Анне и Оленьке.
Поравнявшись с ними, Николай соскочил с седла, бросился в объятия Анны.
– Милая моя! Родная!
– Николай! Николай! Ту уже знаешь про заговор?
– Да. Всё знаю, любимая…
– Я что Трубецкой, он же Фотий… диктатор восстания?
– И про него всё знаю…
– Я хотела убить его, ради тебя… но он жив…- почти бессвязно говорила Анна.- Но я думаю, он не придёт на площадь и революция окажется без руководителя. Трубецкой чересчур осторожен и любит себя… Николай…
– Да… Анна..
– Николай, наше счастье невозможно…Николай..
– Да-да… невозможно…Наше счастье невозможно, Анна… Но наш порыв… Постоять вот так рядом… Вырвать две минуты у вечности мы можем всегда…
Николай и Анна плакали.
– Мама, мама, пойдём… Мне холодно… Ну пойдём, мама- хныкала, дергая за полу шубы Анны Оленька.
Мимо них проносились всадники, проходила верная государю пехота, везли пушки. Над шпилем Адмиралтейства занималась утренняя заря.
* * *
С другой стороны Зимнего дворца мимо строящегося Исакия по брусчатой мостовой к Сенату быстрым тревожным шагом приближалась группа заговорщиков. Офицеры – в наглухо застёгнутых шинелях с опущенными на брови козырьками фуражек с обнажёнными шпагами, штатские- в длинных почти до пят плащах, узкополых шляпах и цилиндрах. Рылеев, Кюхельбекер, Якушин, Муравьёв, Оболенский, Голицын, братья Бестужевы… В крестьянском тулупе, подпоясанный красным кушаком, с заткнутыми за него двумя пистолетами, шёл Каховский. Сергей Петровича Трубецкого, диктатора восстания, среди шедших на Сенатскую площадь не было.
ПРОРОК В РОССИИ
Старый граф Лаваль не плакал. Он только весь сжался, втянул седую голову в сухие маленькие плечи, словно хотел спрятаться за воротом генеральской шинели от непоправимой беды.
– Дочь, увидимся ли вновь? – спросил он.
Катишь Трубецкая долго молчала, нервно теребила ладошкой в лайковой перчатке серебряную ручку саней. Она не замечала снега, забивавшегося за полы расстёгнутой роскошной собольей шубы. Нежно голубого цвета хвост соболя, составлявший шапку, трепался на ветру, бился по осунувшимся от бессонных ночей щекам.