Русский Бог
Шрифт:
Битый час Лаврушка ожидал возвращения хозяина, боясь посмотреть через дверцу, ставшую верхним люком. Не дождавшись, он всё ж осторожно выглянул. Никого. Лаврушка опасливо выбрался наружу. – Барин! Барин! Сергей Петрович! – позвал он.
Нет ответа. Безмолвная тишина. Пустота. Лаврушка беспомощно обошёл перевёрнутую карету. Трубецкого нигде не было видно. Лёгкая пурга замела его следы. С севера повеяло метелью. Горсть пурги ударила Лаврушке в щёки. Мороз крепчал. Близилась новая буря. Вновь тоскливо запели волки.
* * *
Метель задержала Лепарского на пути из Горного Зерентуя к Благодатскому руднику. Прибыв на третий после побега Трубецкого день, инстинкт сыщика подсказал Лепарскому , что Моршаков скорее всего пойдёт к руководителям восстания в Петербурге, Лепарский тут же получил письменный донос об исчезновении Трубецкого и его замене Моршаковым.
Лепарский с жандармами ворвался в избу, где остановилась княгиня Трубецкая. Та приняла его в накинутом на плечи нанковом салопе поверх домашнего голубого кружевного халата. Горела печь, топили по-чёрному.
– Сударыня! – закричал Лепарский на Катишь. – если вы думаете, ч то я идиот, которого можно провести за нос, обмануть самым наглым образом, выдать мнимое за действительное, вы глубоко заблуждаетесь! Я – польский дворянин, и не кровью предков, а собственными заслугами перед государем российским поднялся, подобно Бонапарту, от поручика до генерала…
– Оставьте своё тщеславие при себе, генерал-майор, - гордо отвечала Катишь.- мой муж, Трубецкой, теперь далеко, как бы вы не бесились.
Лепарский скрипнул зубами.
– Ну что как розыски? – обратился Лепарский к сухощавому старичку майору, мечтавшему лишь о спокойной пенсии. Не веря случившемуся, Лепарский задал вопрос, ответ на который заранее был известен. Задержанного Моршакова втащили в избу солдаты, Трубецкой мчался на лихой тройке по сибирской тайге. Как не верти, на одного каторжного стало меньше, да ещё бывшего диктатора восстания.
Дверь в избу раскрылась ещё раз. На пороге стоял качавшийся от голода и усталости Лаврушка, два дня шедший в пургу и мороз к лагерю. Его не тронули насытившиеся лошадьми волки, только обморозил он до костей пальцы на руках и ногах, щеки. Не изменившаяся при введении Моршакова, Катишь бегом бросилась к Лаврушке.
– Бог спас, - сказал про себя Лаврентий.
– А, барин, Лаврушка? Где барин? Сергей Петрович Трубецкой?! – закричала , залившись слезами, предчувствуя непоправимое , Катишь.
– Пропал барин, - вяло ответил Лаврушка. – Сгинул.
– Как пропал?! – теребила его за ворот армяка Катишь.
– Искал. Нету его нигде. Ушёл, а что там, Богу известно. Не нашёл я его. Следы замело.
Рыдая, Катишь повалилась на бок, на холодный земляной пол.
Лепарский подошёл к Моршакову:
– Мне глубоко всё равно, замерз, умер от голода или съеден волками князь Трубецкой. Главное для меня не потерять должность. Сколько осужденных я принял, ровно столько должно отбывать наказание, а если они убывают, то не иначе как по распоряжению вышестоящих начальников или в соответствии с нормативными актами. Графы « пропал без вести» в Российском уложении о наказаниях нет, поэтому с сегодняшнего дня, ты беглой ссыльнокаторжный Моршаков станешь Трубецким, - Лепарский приблизил к Моршакову своё сухое зоркое лицо. заросший густой щетиной Моршаков в темноте вполне походил на исчезнувшего Трубецкого. Рост и сложение были те же.
– Я из-за того, что бежал Трубецкой, должности не лишусь! – сделал ударение Лепарский. – На всех поверках, когда выкрикивают фамилию – Трубецкой, отвечай – я! Каторга в Сибири меняет людей. Каким был Трубецкой, не помнит уже никто.
– А если я откажусь? – гордо улыбнулся Моршаков.
– Если ты откажешься, я проведу дополнительное расследование и сделаю так, что к делу о бунте твоего начальника офицера Сухинова, а также побегу Трубецкого окажутся причастными и многие другие декабристы. А так как, согласно данным государем Николаем Павловичем мне полномочиям, я самостоятельно могу принимать решения о наказаниях подведомственных мне арестантах, вплоть до смертной казни, я велю расстрелять ещё не меньше десятка ссыльнокаторжных. Кого не повесили в Петропавловке, забьём штыками здесь. Пусть упьются слезами все эти одиннадцать дамочек, что приехали за своими мужьями в Сибирь! – Лепарский брезгливо, без сострадания покосился на рыдавшую Катишь. – Я казню многих, но не тебя, - Лепарский снова обратился к Моршакову, - чтобы имя твое как предателя стало ненавистнее имени не пришедшего возглавить восстание Трубецкого. О смерти, а жить я тебя заставлю долго, ты вместе с Трубецким займёшь место не то что в девятом круге ада, а в самом сердце дьявола!
– Да вы и сам дьявол! – закричал Моршаков.
Лепарский сверкнул глазами.- А – ты- собака, Трубецкой! Запомни, не солдат-крестьянин Моршаков, а князь и ссыльный диктатор Трубецкой!
За окном избы выла, мела вьюга. Раскачивались тюремные фонари. Каталась по земляному полу потерявшая любимого Катишь. Для истории Трубецкой был предатель, для неё – возлюбленный и муж. Рядом с ней стояли комендант Лепарский и беглый солдат Моршаков, в своей новой ипостаси. ,
* * *
Покинув карету, Трубецкой решил изменить маршрут. Он правильно полагал, что если побег станет известен, искать его будут в западном направлении. Там, на западе, возможные друзья, соумышленники, у которых можно укрыться, там обе столицы, крупные города, там польская граница, а за ней Европа, цивилизация, много улиц, зданий и людей, где легко затеряться от Тайной полиции. Первоначальный план побега на запад был явной ошибкой. Именно там, вдоль сибирского тракта, ведущего через всю страну в Петербург, разъезды казаков и будут его искать. После гибели лошадей надежда на содействие Лаврушки лопнула мыльным пузырем. Лаврушка становился обузой. Тайга не выдержит двоих беглецов. Потом, Лаврушка, если вернётся в лагерь, поможет запутать следы, совершенно честно показав, что тройка с беглецом мчалась на запад. Исходя из своих соображений, Трубецкой пошёл на восток. Он не знал дороги, но он спасал свою свободу. Ему казалось, что лучше умереть от голода и быть съеденным дикими зверьми, нежели возвратиться в лагерь для новых тяжёлых работ, унижений, обвинений в предательстве товарищей.
В начале третьих суток после побега из лагеря в Акатуе Трубецкой вновь увидел его земляной вал, высокий в три человеческих роста тын из дубового подлеска, заострённый в небо, фабрику, бараки, сторожевую вышку, места рудных разработок. Он мог вернуться, постучать в ворота, кликнуть часовых. Ему бы открыли, наказали, скорее всего, не строго, согрели у печи, дешево накормили, а наутро заставили бы толкать ставшую привычной тачку с рудой. Тюрьма-коммуна. Там хорошо не имеющим тщеславия. Продающимся за корм домашним животным. Над бараками, над домиком коменданта поднимался сизый дымок. Там топили, там кормили овсяной кашей с тухлой рыбой. Вдруг они показались деликатесом. Трубецкой представил себя сидящем на раскалённым солнцем молу, спустившим ноги в горячую воду, рядом плескалось необозримое спокойное море, там ходили фрегаты, плавала вкусная рыба, в руках у него была тарелка с устрицами; накалываемые на вилку , они хрустели. Макая прежде в белый соус, он опускал устриц в рот, по одной, по две, по три. Устрицы растворялись во рту, таяли, как карамель. Трубецкой запивал сухим вином. Ворот сюртука расстёгнут. Уморительно жарко.