Русский народ и государство
Шрифт:
Демобилизация современных форм государственного капитализма в Советской России должна идти в направлении признания труда органическим элементом производственного процесса. Капиталистические формы приобретения собственности на обработанный материал должны быть решительно отвергнуты — все равно, утверждаются ли они частным предпринимателем или капитал-коммунизмом. Труд должен быть возведен на место самостоятельного принципа при приобретении собственности. Это можно достигнуть тремя путями: а) Путем утверждения «национализации» производства в смысле наделенного положительны-Функциями imperium'a. Государство приобретает тем самым право на долю предпринимательского дохода с тем, чтобы возвращать эту ренту трудящимся, б) Путем организации участия трудящихся в управлении производственным процессом. Дело здесь идет не столько о «рабочем контроле» — контроль всегда есть функция отрицательная, обнаруживающая при некоторых условиях разорванность между предпринимателем и рабочим; дело идет о прямом привлечении наиболее выдающихся представителей труда к распорядительным функциям в производстве, о вхождении их в администрацию, в) Путем создания прямой заинтересованности рабочих в производственном процессе. Это достигается привлечением рабочих к участию в прибылях, превращением в акционеров заводов и фабрик.
4) Выделяя, таким образом, землю, орудия труда, производимый продукт, как особые категории объектов собственности, нуждающихся в особом регулировании, мы в то же время вполне признаем, что ряд других объектов такого регулирования не требует и может быть подведен под общие юридические нормы, утверждающие собственность как институт абстрактный. Мы уже говорили, что абстрактность эта облегчает экономический оборот, делая из отношений собственности известный шаблон. Наличность которого создает удобные условия для мены, продажи, покупки, залога и т. п. Там, где такой оборот совместим с требованиями социального интереса, там его вполне может допустить государство. Иными словами, утверждение института собственности, как института конкретного для одной категории объектов, не противоречит тому, чтобы институт собственности был абстрактным для других категорий. В этом отношении евразийские принципы правовой политики лишены всякой узости, всякого доктринерства.
Г) Остается, наконец, вопрос о субъектах реформированной собственности — вопрос, решение которого вытекает из всего предшествующего изложения. Здесь нужно высказать общую истину, касающуюся вопроса о субъектах собственности в экономической жизни: чем разнокачественнее эти субъекты, тем более у хозяйства шансов на успешное развитие. Орудия производства должны принадлежать, таким образом, и государству, и его частям, и частным обществам, и частным лицам, и трудовым кооперативам или коммунам. Состязание всех их покажет, кто более способен к жизни, и заставит каждого напрягать все возможные усилия для обеспечения своего существования. Активная политика государства в очередной области и должна быть направлена на создание наиболее благоприятных условий для развития наиболее качественно разнообразных собственников в области промышленности.
Осуществление всех названных в этой главе мероприятий приведет к социальному строю, характеризуемому формулой: государственно-частная система хозяйства. Близоруко было бы недооценивать громадного идейного значения этой формулы, находящей живой отклик в современной России. В настоящее время завелось немало пророков российского капитализма. Пророчествуют они более по злорадству, чем по искреннему желанию добра будущей России. В России произведен был грандиозный опыт введения коммунистического строя, — опыт не удавшийся и ведущий к тому, что он хотел уничтожить, к капитализму. Поражая неудачливых экспериментаторов, приятно их уколоть тем, что они ведут Россию «на выучку капитализму». Если слова эти в конце 90-х годов прошлого столетия звучали грубо и цинично, то теперь звучат они еще и зло. Идите во власть «чумазому», желавшие построить социальный рай! Поделом вам за проекты! И смакуя бесплодие истории, особое упоение видят в том, что годы жизни народной прошли бесплодно, что приходится ворочаться подлинно вспять. А где же «идеалы»? Они — впереди… Когда на обломках коммунизма водворится новый капитализм, тогда здание капитализма снова будут разрушать новые социалисты и коммунисты. Замечательный исторический план, напоминающий какой-то скверный анекдот.
Убеждение в отвратимости описанных судеб привело нас к вышеизложенным рассуждениям о собственности, которые и завершаются формулой: государственно-частная система хозяйства.
НА ПУТЯХ К БУДУЩЕЙ РОССИИ
(советский строй и его политические возможности)
1. Современная постановка русского политического вопроса
Всякая революция является результатом некоторой глубокой внутренней болезни, которая таится в испытавшем революционный процесс общественном организме. Болезнь эта может быть и не физической, но чисто духовной. Физически государство, в котором зреет революционный процесс, может процветать, расти и развиваться; но для питания революции необходим внутренний, духовный разлад в социальном целом, нарушение в нем жизненной гармонии, которое может иметь весьма различные способы выражения. Революционный процесс питается, растет, зреет, когда общественные несовершенства вызывают болезненно повышенную реакцию, направленную к их исправлению; когда присущее всякому обществу стремление к улучшению вырастает в несоответствующий реальным общественным условиям бурный порыв у одних и вызывает мучительные судороги у других; когда более или менее нормальные трения между социальными классами и группами превращаются в непримиримое недоразумение, решить которое отказывается человеческий разум; когда страсти затемняют рассудок и превращают общественную жизнь в арену для постоянной драмы.
Подготовленный революцией взрыв протекает обычно под знаком целительной операции, которая производится для того, чтобы покончить с социальной болезнью. Однако трагизм революции заключается в том, что после болезненного вскрытия нарыва начинается процесс более или менее длительного гниения. Разрушается хозяйство, расшатываются все жизненные устои, портится государственный аппарат, понижается социальная техника, падает общественная мораль и разнуздываются дикие страсти. Общественное целое, которое хотело залечить свои старые раны путем революции, приобретает новые, вызванные революцией раны. И у наблюдателей такого общественного целого, невольно получается двойственный взгляд: они видят, что старых несовершенств нет, и начинают говорить о «приобретениях революции»; но тотчас же они замечают, что новое зло, пожалуй, болезненнее, чем старое, и ими овладевает чувство бесплодности, формулируемое в известной фразе: «А зачем же делали революцию!».
В состоянии подобного болезненного процесса находится в современная Россия. Она освободилась от многих своих старых ран, но сколько приобрела новых!.. Положение усугубляется тем, что те люди, которых судьба поставила во главе русской революции, исповедывают идеи, по существу своему, способствующие обострению революционной болезни. Марксизм, ставший идейным руководителем русской революции, есть теория, которая возвела в принцип социальной жизни классовую борьбу и классовое угнетение, то есть отношения по существу своему болезненные и больные. Марксизм, кроме того, стремится вытравить из душ людей все те высшие ценности, на которых строилась общественная жизнь, — идею религии, нравственности, социального мира и т. п., заменив их идеями классового интереса и материального благополучия. По внутреннему составу своих идей марксизм глубоко антисоциален, хотя он и учит о блаженстве будущего общества, построенного на отсутствии классов и на обобществлении средств производства. В результате широкой проповеди марксизма в без того уже больной общественный организм был привит ряд таких общественных настроений и чувств, которые еще более воспаляли революционный процесс и открывали в теле России глубокие язвы. Развал семьи, беспризорные, падение нравов, доходящее до дикости, хулиганство, чувства ненависти и зависти — все это прямые плоды не столько революции самой по себе, сколько марксизма, как идейного вдохновителя революции.
Где есть болезнь, там имеются и лекари. Русских лекарей можно разделить на две группы — советскую и эмигрантскую. Советская пока что бесплодно топчется на одном месте. Она хочет вылечить больного тем гноем, который выделяет больной организм. Ни один из ее представителей не додумался обработать заразу хотя бы в целях получения целительной сыворотки, нет, в организм просто впускают ту или иную долю яда, от которого он заболел, и этим думают его вылечить. Что касается до лекарей эмигрантских, то их средства, конечно, гораздо серьезнее, и на более подробной характеристике их не мешает остановиться.
Если поставить в центр внимания политическую сторону дела, а она-то нас здесь и интересует, то заграничных лекарей можно разделить на три группы. Первая из них — это сторонники заграничных, модных на Западе средств. Россию думают они исцелить, привив к ней новейший европейский строй в демократическом стиле. Хотят, иными словами, вылечить Россию, превратив ее в демократическую республику с социалистическим уклоном, как это ныне встречается во многих государствах Европы, с президентом или даже без него, с одной или двумя палатами народных представителей, с всеобщим, прямым, равным и тайным голосованием по пропорциональной системе, с ответственным кабинетом министров, с борьбой политических партий и т. п. Правда, некоторые, более осторожные сторонники этих рецептов отлично сознают, что они не вполне применимы в России. В качестве уступки особенностям русского народа и русского государства они готовы бывают пожертвовать, например, пропорциональной системой выборов, готовы даже отступиться от прямого голосования, готовы смягчить несколько парламентарную систему. С другой стороны, им отлично знакомы недостатки, которыми обладает западное государство демократического стиля. Они знают, что парламентарный режим находится в состоянии глубокого кризиса, который вынуждает европейские государства или стремиться к его законодательному исправлению (Польша) или просто не соблюдать (чиновничьи министерства в парламентарной Чехословакии). Они знают, что пропорциональная система фактически уничтожает не только прямые выборы, но и процесс народного голосования вообще, заменяя этот последний назначениями партийных вожаков партийными комитетами. Они знают, что режим политических партий есть гнуснейшее из политических образований, которое создаст бесконечное количество грязи, отравляющей жизнь даже политически здоровых народов. И тем не менее они думают исцелить всем этим Россию, полагая, что других средств нет, и веря, что предлагаемые ими средства только и могут быть рекомендованы людьми порядочными и честными, истинными друзьями народа. Вера их в названные средства есть вера не столько в их пригодность, сколько в святость и непогрешимость. Лекари, о которых мы здесь говорим, суть люди, живущие предубеждениями и даже трогательные привязанностью к предубеждениям. Они считают, что их средства соответствуют истинным началам гуманизма и всем требованиям человеческого прогресса и цивилизации. Поэтому, они готовы всех инакомыслящих объявить врагами народа, считать их людьми бесчестными, изменниками человечеству, недоброжелателями культуры, носителями мракобесия. Спор с такими людьми почти невозможен, ибо вместо беспристрастного обсуждения пригодности тех или иных средств они начинают с подозрений и кончают обвинениями. Они действуют даже не как доморощенный знахарь, они более всего похожи на бабу-заговорщицу, которая отплевывается, когда говорят о непригодности ее заговоров, и считает противную сторону впавшей в искушение и грех.
Другая группа, диаметрально противоположная первой, предлагает лечить Россию средствами чисто домашними, старинными, как она думает, испытанными и национальными. Россию, думают ее представители, спасти может только монархия, и это вытекает из глубоких национальных особенностей русского народа, как преимущественно монархического. Крушение монархии и является как раз причиной современной русской болезни, следовательно, восстановление монархии будет лучшим средством для исцеления. Спрашивается только, какая же монархия может спасти русский народ, и здесь дороги политиков названной группы начинают расходиться. Одни полагают, что целительным средством является абсолютная монархия, как она существовала у нас до 1906 года, другие же требуют восстановления монархии конституционной и именно в ее дуалистической форме, как она была установлена после первой революции, то есть с народным представительством, которому противостоит самостоятельная правительственная власть. Что касается до сторонников абсолютной монархии, то многочисленность их объясняется прежде всего идейной слабостью русских приверженцев монархии конституционной: за первыми стоит, по крайней мере, последовательность, отсутствующая у вторых. Сторонники абсолютной монархии понимают, что, если уже монархию можно защищать принципиально, то, конечно, только в форме абсолютной, как последовательное проведение единодержания, как утверждение абсолютной ценности единоличного начала в жизни государства. С этой точки зрения любая конституционная монархия есть уже компромисс, есть уступка монархического начала республиканскому и демократическому. Конституционная монархия является монархией по названию, на самом же деле является смешанной политической формой, которую менее всего призван защищать принципиальный монархист. За сторонниками абсолютной монархии стоит, таким образом, логическая последовательность, которая, впрочем, из преимущества превращается в недостаток, как только к ней подойти с точки зрения исторической и народной. Можно сказать, прежде всего, что абсолютная монархия никогда не была исторической реальностью, ибо не было и не может быть действительного государства, в котором высшая власть не формально, но фактически принадлежала одному-единственному лицу. Исторически нам известные формы абсолютной монархии обычно были в то же время аристократиями или олигархиями. Монарх разделял свою власть или с родовой знатью, или же с особым сословием служилых людей, с дворянством. Социальная связь абсолютной монархии с крупным землевладением неоспорима, и как раз землевладельцы и составляли реальную базу всякого самодержавия, представляя собою воплощение олигархического и аристократического начала в монархическом государстве. Далее, по своим идейным основаниям абсолютная монархия есть учреждение религиозное, в котором власть монарха не только утверждает свое происхождение от Бога, но и обнаруживает свою внутреннюю и внешнюю божественную природу. Истинно абсолютной может быть только власть существа безусловно высшего, следовательно, Бога, или его земного воплощения, неограниченного монарха. Названные представления и по существу своему и по своей исторической природе соответствуют более всего древним, языческим религиям, и потому идейно абсолютная монархия есть продукт скорее древнеязыческого, чем христианского мира. Является совершенно бесплодной попыткой обосновать абсолютную монархию при помощи христианского вероучения, в котором такого вероучения нет ни в Ветхом завете, ни в Евангелии, ни в апостольских посланиях. Доказать можно только то, что в известную историческую эпоху христианство уживалось с абсолютной монархией, вошедшей в христианскую культуру в результате влияния языческого мира. Все эти соображения не могут убедить, что с точки зрения реальной обстановки, в которой живет современная Россия, всего менее можно считать возможным учреждение в ней абсолютной монархии. Независимо от того, хороша ли она или дурна как отвлеченная политическая форма, условия современной действительности решительно не способствуют реальным возможностям ее воплощения в жизненный институт. Нет классов, на которые монархия могла бы опираться, нет религиозных верований, которые бы ее обосновывали. И в особенности сомнительно восстановление монархии в стране, в которой эта политическая форма пережила сравнительно длинный процесс своего изживания. Если говорить о «народности» русской неограниченной монархии, о соответствии ее учреждений всему быту России, то такой монархия наша была разве только в допетровский период. Петр Великий, придавший русскому абсолютизму европейский вид, нанес первый идейный удар русскому монархическому принципу. Русская монархия приобрела европейскую технику, но в то же время стала далекой народной душе, как ей было далеко все, чем жили так называемые «образованные» классы. Монархия стала «барской», «помещичьей», а не «народной», не «крестьянской». И надо признать, что в течение всего императорского периода идейного сближения между монархией и народом не произошло. Попытки «демократизировать» абсолютную монархию после 1905 года остались «интеллигентскими» и ничего не сделали в смысле уменьшения пропасти между петербургской монархией и русским народом. Только таким путем и объясняется, почему русский народ с такой простотой покончил с монархией в 1917 году, уничтожив все ее социальные и идейные предпосылки. Нужно прибавить еще, что, начиная со второй четверти прошлого века, русская абсолютная монархия внутренне вступает в период постепенного упадка. Чем ближе к концу XIX века, тем яснее становится, что «русский наш орел двуглавый» может шуметь только «минувшей славой». Мечты о «грядущей» славе разбиваются о внешние неудачи и промахи внутренней политики и растущее в государстве революционное брожение. Русская абсолютная монархия внутренним процессом изжила себя в 1905 году и сама превратила себя в конституционную… Как же после этого можно стремиться к восстановлению этой политической формы? И как можно думать, что русская современная болезнь пройдет от того, что политический организм России снова переведут в тот инкубационный период, с которого сама болезнь эта и началась?..