Русский народ и государство
Шрифт:
И в другом отношении марксизм также отвечает настроениям, овладевшим так называемой передовой русской интеллигенцией с начала XIX века. В марксизме нашло свое своеобразное завершение то резкое отрицание путей личной нравственности, которые характерны были для религиозных умонастроений старой Москвы. Опять-таки названным настроениям марксизм придал форму своеобразного нравственного учения, которое сильно было не только своим теоретическим, но главным образом своим действенным практическим смыслом. Марксизм учил о так называемой классовой этике — точка зрения, которую теоретически можно оспаривать и которую не раз оспаривали и люди, близко стоящие к марксизму. Однако пусть теоретически классовая этика оспорима, практически-то она оказалась огромным, деятельным стимулом для громадного большинства уверовавших в нее молодых и полных энергии интеллигентных сил. Уверовав, что пролетариат есть действительный класс-освободитель и что миссия его заключается в совершении известного прыжка из «царства необходимости в царство свободы», русский ищущий человек Решил столь существенный для него всегда вопрос о добре и зле простым внешним актом перехода на точку зрения определенного класса. Нравственный вопрос замечательно упростился: он стал вопросом простой социальной принадлежности. Если ты принадлежишь к буржуазии, творишь зло; а если зачислил себя по пролетариату, стал добрым и с акта зачисления необходимо творишь добро. Материально твоя нравственная деятельность должна сводиться к работе, направленной на преобразование общества в интересах класса-освободителя. Такая нравственная цель, очевидно, оправдывает все средства, необходимые для ее осуществления. Из этих, формально правильных, но по существу глубоко противо-нравственных выводов вытекает вся революционная практика русских учеников Маркса, залившая русскую землю морем крови и ничем не пренебрегающих в борьбе за «пролетарские интересы». Всякий вопрос о личном добре раз навсегда отпал, все стало позволенным, все допустимым. Полная нравственная относительность, полный нравственный нигилизм стали направлением господствующим. Буржуй убил или украл — достоин смерти, пролетарий убил или украл — оправдывается, так как принадлежит к прогрессивному классу. Такая этика на руку была многим преступникам, но, что самое страшное, в нее уверовали и многие глубоко честные люди, оправдывающие себя тем, что они совершают великое, историей предопределенное дело освобождения. Невероятная масса энергии была вложена и теперь еще вкладывается в это истинно злое дело, явившееся прямым результатом увлечения глубоко ложной теорией. Если где видна опровергающая марксизм «власть идей» в человеческой истории, то это на примере тех многочисленных студентов, солдат, матросов и крестьянских детей, которые зачислили себя «по пролетариату» — и пошла писать губерния…
Наконец, завершение свое в марксизме нашел и преимущественный интерес русской интеллигенции к социальному вопросу. Практический центр марксистской теории, конечно, заключается в социальном преобразовании, которое одни понимают как постепенную эволюцию, другие — как революционный переворот. В этом отношении марксистская программа вполне соответствовала исконным настроениям нашей передовой интеллигенции петербургского периода, но в то же время она отличалась от этих настроений своей практической трезвостью, чуждой всякому романтизму. Практически марксизм никогда не игнорировал политического вопроса, считая только его средством для решения вопроса социального. Практически марксизм смотрел на политический вопрос не как на принцип, а как на тактику и дипломатию. Он рекомендовал поддерживать всякое политическое движение, которое способствует захвату пролетариатом или его вождями государственной власти. Таким образом, на месте старого романтического анархизма русской интеллигенции стал весьма продуманный тактический план, который допускал разные понимания, но все же мог объединить людей к единому политическому действию. Действие это приходилось также по вкусу русской передовой интеллигенции, ибо оно отнюдь не стремилось к построению государства, нет, оно звало к уничтожению всякого государственного порядка путем политического акта, возможного в результате захвата власти рабочими. Таким образом, в принципиальном отношении к государству марксизм отнюдь не изменил старым нашим интеллигентским позициям, которые вытекали еще из традиций 70-х годов. Напротив, в этом пункте все было обставлено так, чтобы привлечь одних и не оттолкнуть других. Марксизм здесь действовал как весьма хороший психолог, не столько шествуя путями теоретической ясности и разумных выкладок, сколько привлекая некоторою неопределенностью и не без умения напущенным туманом. До сих пор еще можно спорить, как марксизм относится к государству. С одной стороны, государство должно отпасть с исчезновением классов, с другой стороны, ведь то состояние свободы, которое установится в социалистическом обществе, не будет царством анархии. Наконец, чем же будет промежуток между захватом власти и будущим раем? Своеобразным государством или чем-либо иным? Практический реализм марксистской теории, которая в этом пункте не всегда даже оглашалась и составляла род учения эзотерического, сводился к тому, что уничтожая государство, марксизм не заменял его анархической утопией, но мыслил, в качестве будущего заместителя государственной власти некоторую весьма твердую организацию, построенную на основании чисто технического регулирования. Так жили, по учению наших русских коммунистов, люди в стадии коммунизма первобытного. Основной и элементарной нормативной формой первобытного общества был обычай, который и является не чем иным, как техническим правилом социального поведения людей. При простых и ясных отношениях первобытного общества «обычай, которым определялись действия людей друг по отношению к другу, был таким же практическим знанием, как и всякие другие практические знания, которыми определяются действия людей по отношению к внешней природе». Нарушение обычая не было преступлением или грехом, но простой нелепостью, жизненной нецелесообразностью. В таком обществе не было фетишизма норм, не было поклонения чему-то высшему, каким-то императивам. Но, думают коммунисты, нечто подобное должно иметь место и в будущем коммунистическом обществе, которое будет отличаться от первобытного превосходством техники, однако неизбежно отразит в себе некоторые черты первобытного коммунизма. В будущем обществе социальные нормы морали и права, «долга» и «справедливости» перестанут быть какими-то безусловными велениями. Они превратятся в род чисто технических норм с условной обязательностью и условными велениями Не следует думать, что при господстве таких условных норм исчезнет принуждение и социальная жизнь будет свободнее. Подобно древнему обществу господство обычаев при новом коммунизме будет очень сурово и уклонение от обычая будет караться беспощадно. Коллектив будет защищаться, убивая нарушителей обычая или изгоняя их из своей среды. Общество будет принуждать с силою чисто технического аппарата.
Сказанное не только объясняет некоторые черты правопорядка в коммунистическом обществе, но и отвечает на вопрос об отношении коммунизма к государству. Коммунизм, с одной стороны, склонен отрицать государство, но с другой стороны, коммунисты отнюдь не отрицательно относятся к централизованному общественному аппарату властвования. В противоположность анархистам, коммунисты не только не стремятся к уничтожению этого центра, но даже всячески хотят его усилить. Другими словами, коммунисты хотят уничтожить современное буржуазное государство потому, что у него этот центр недостаточно развит. На место буржуазного государства коммунисты хотят поставить столь централизованное общество, которое потеряет характер государства и превратится в чисто технический аппарат, в машину.
Такова «русская правда» в ее последней редакции, тем особо замечательной, что здесь уже дело идет не о простой теории, но о грандиозном опыте ее применения в жизни. «Русская правда» стала из слова делом, и вот уже скоро десятилетие, как она существует в виде «праведного» коммунистического государства, в котором властвуют «угнетенные» рабочие и крестьяне, тщетно делающие попытку совершить чудесный прыжок из царства необходимости в царство свободы. При таком положении весьма бесплодно критиковать новую «русскую правду» теоретически. Да и сколько ее так критиковали! Можно сказать, что теоретическая критика исходила марксистскую теорию вдоль и поперек, проникла во все ее закоулки — теоретически убедительно, но практически не так уже плодотворно. Раскритикованный марксизм все еще существует, так как он до сей поры представляется многим настоящей «правдой». Однако другая критика — и уже смертельная, беспощадная — совершается над марксизмом самой жизнью. Жизнь обнаруживает на опыте, какая это «правда» и дорого ли она стоит. Вот уже скоро десять лет, как Россия ищет коммунистического рая, а на деле получает все более упрочивающийся быт, в котором имеются свои «угнетатели» и свои «угнетенные», своя новая буржуазия и старый пролетариат, свои — отчасти новые, отчасти старые — классы, своя бюрократия. С каждым годом все более и более удаляется возможность приближения конечного рая, и ожидаемое «царство свободы» с каждым годом превращается в реальнейшее царство новой «необходимости». Вот уже скоро десять лет совершается не знающая себе примеров в истории реорганизация общественных отношений, а что же человек стал лучше? Уменьшилось зло в его душе, уменьшились преступления, запустели тюрьмы, заржавели ножи эшафотов? Прекратился разврат, иссякла ненависть и зависть, потухла вражда? Нет более любви к деньгам, к приобретению, к собственности? Любовь и братство осеняют Россию, волк пасется рядом с ягненком, пушки перелиты на плуги и не слышно более бряцающего меча? Вот уже скоро десять лет, как протекает тот переходный период диктатуры, который должен смениться установлением нового безгосударственного состояния будущего коммунистического строя! А что же государство все иссякает? Напротив, мы видим, что диктатура эта приняла формы постоянные, выработался особый государственный быт, сложилось «советское государство». Государство не сдано в архив по завету Энгельса, но только изменило свое лицо и приобрело новые формы. Практически теперь уже в России никто и не мечтает об «упразднении государства», мечтают разве только о том, чтобы уменьшить весьма ощутительный гнет, который исходит из коммунистической власти. Одним словом, программа, продиктованная новой русской правдой, провалилась по всем своим существенным пунктам. И это есть наиболее существенная, наиболее неопровержимая критика «русской правды» в ее новом, «передовом», «интеллигентском» понимании.
Пускай не думают, что все неудачи эти вызваны случайными затруднениями, на которые марксизм натолкнулся в процессе осуществления «земного рая». Кто думает так, тот топчется еще на месте, тот не почувствовал еще всей глубины происходящего в настоящее время в России кризиса. От русской болезни излечиться можно только тогда, когда будет твердо и непререкаемо усвоена мысль, что неудачи «русской правды» в ее новом понимании проистекают из ошибочности принципов, а не из затруднений при их применении. Ныне, более чем когда-либо, надлежит утверждать ту истину, что конечной двигательной силой общественной жизни является душа человека. Нет сомнения, что на душу эту накладывают неизгладимую печать внешние условия, экономические и социальные, но никакие условия не могут сделать душу хорошей или дурной, если она этого не хочет. Можно изобрести совершеннейшие социальные учреждения, однако они бессильны преобразовать человека, если только он сам не поставит перед собою целей самопреобразования. Самая справедливая организация фабричного предприятия погибнет, если исполнителями будут люди, не знающие, что такое честность. Самая совершенная политическая форма превратится в общественную клоаку, когда граждане будут сплошными ворами, казнокрадами и насильниками. Мы думаем, что в опытной истинности этих мыслей убедился теперь каждый советский гражданин, работавший в десятках разных чудеснейших по своим задачам товариществах, кооперативах и других учреждениях. Иными словами, от новой русской интеллигентской правды нужно перейти к правде старой московской. Нужно понять то, что недоступно было пониманию русской «передовой» интеллигенции: нужно понять, что хорошим человека делает личная работа над собой, подвиг самоусовершенствования. А если люди станут хорошими, то тем самым и социальная жизнь улучшится. При этом нужно, конечно, считаться, с пользой социальных учреждений. Без учреждений человек не может жить совместной жизнью, — и раз он сам улучшится, он тотчас же должен строить и новые, более совершенные учреждения. Ошибка старой, московской «правды», заключалась в том, что ее представители и идеологи этой пользы учреждений не понимали. Старая, московская «правда», ссылаясь на волю Божию, не формулировала никакой социальной и политической программы, необходимой для усовершенствования государства. Когда воля Божия не исправляла мирские дела, сторонники старой «правды» уходили в леса и предоставляли государственным делам идти так же плохо, как они до сих пор шли. Современный русский человек не может этого делать, он призван к строительству своих общих дел, он обязан строить свои новые общественные учреждения. Но он должен помнить, что без личного совершенствования строение новых учреждений есть самое пустое и праздное дело.
Возвратившись к признанию старой московской «правды», русский человек тем самым не может не освободиться от лжи того нравственного учения, которое ему было привито марксизмом. Хорошим человека делает не «зачисление» в класс, а внутренняя работа над собой, следствиями которой будет любовь человека к другим людям, желание им добра и правды. Все знают теперь, что голая принадлежность к пролетариату или к коммунистам сама по себе ровно ничего не говорит. В причисливших себя к прогрессивному классу оказалось не менее негодяев, чем их было в старой, истребленной буржуазии. Хорошим человек бывает не потому, что он пролетарий, а потому, что он по душе добр.
И, наконец, возвращение к старой московской «правде» решительно должно изменить и отношение русского человека к государству. Причем здесь перед нами встает самый трудный пункт всего вопроса. Здесь современному русскому человеку приходится вступить на путь самостоятельного и смелого размышления, которое должно открыть ему новые горизонты и новые пути к их достижению. В то же время не могут быть приемлемы для русского человека и те политические воззрения, которые развивает марксизм. «Русская правда» должна выработать свой новый политический идеал. В России у нас никогда не было своеобразных политических теорий, как были они, скажем, во Франции и в Англии. Англичанин Локк, французы Монтескье и Руссо наложили печать своих воззрений на всю новейшую западную конституционную историю. Современные западные государства европейской и американской культур являются, в сущности, опытными приложениями теоретических построений этих политических писателей. У нас, русских, роль политических идей была не столь значительна и государство наше строилось стихийно, в полусознательном, «органическом» порыве. Ныне наступил момент свободного творчества русских политических идей, которые вовсе не призваны безусловно подражать Западу.
3. О государстве как союзе мира
Специальным приложением марксистской «правды» была классовая теория государства, которая является в настоящее время официальной идеологией советской власти По всем известному и ныне излагаемому во всех «политграмотах» марксистскому учению всякая «политическая власть в собственном смысле слова есть организованная власть одного класса в целях угнетения другого класса» Политическая власть в буржуазном государстве есть «комитет, управляющий делами всего буржуазного класса» Государство, по словам Энгельса, не есть «действительность нравственной идеи», как это утверждает Гегель Государство есть продукт общества на известной ступени развития, государство есть признание, что это общество запуталось в неразрешимые противоречия с самим собой, раскололось на непримиримые противоположности, избавиться от которых оно бессильно Такое, запутавшееся в противоречиях общество создает орган для защиты своих интересов от внутренних и внешних нападений Этот орган и есть государственная власть Едва возникнув, оно старается стать в независимое отношение к обществу и тем более успевает в этом, чем более оно является органом одного какого-нибудь класса и чем более оно поддерживает господство этого класса По мнению Энгельса, все исторические известные нам государства были такими орудиями господства различных, сменявших друг друга в истории классов рабовладельцев в древности, феодального дворянства в средние века, буржуазии в наше время Тогда, когда с ходом общественного развития исчезнут общественные классы и все производство сосредоточится в руках объединенных рабочих, тогда государство исчезнет Государство, ставшее представителем не класса, а всего общества, делает себя ненужным и излишним Раз некого угнетать, не нужен и аппарат угнетения Ставший у власти пролетариат уничтожает все классовые различия и уничтожает себя как класс Тем самым уничтожается и система классового угнетения, носящая имя государство
Следует подчеркнуть, что эти воззрения на государство как на организацию классовой борьбы и угнетения исповедуются не только одними сторонниками Маркса Подобную теорию государства строили и буржуазные ученые, придавшие ей не менее оригинальную и интересную, но не пользующуюся широким распространением формулировку. Так. австрийский социолог Гумплович, подобно марксистам, утверждает, что «социальный мир с самого начала и повсюду движется группами, группами приступает к деятельности, группами борется и стремится вперед» [340] . Только первоначальной и основной, «естественной», группой Гумплович считает не класс, а племенную группу, расу. Исторические государства и произошли как результат покорения одних, слабых племен другими, сильными. Поэтому по социальному составу своему всякое государство есть властвование одних социальных групп над другими. Государства, возникшие из борьбы племен, с течением времени превращают победителей в правящий класс, а побежденных в класс рабочих и служащих. Взаимоотношение этих классов и составляет внутреннюю жизнь государства. Из новейших «буржуазных» ученых к ученикам Гумпловича причисляет себя известный немецкий социолог Оппенгеймер, по словам которого «государство на ранних ступенях своего существования является почти исключительно социальным учреждением, которое навязывается группой победителей группе побежденных с единственной целью урегулировать господство первой над второй и предохранить себя от внутренних восстаний и внешних нападений» [341] . Установленный, таким образом, государственный порядок не преследует никаких других целей, кроме экономической эксплуатации. Также и не менее известный французский юрист Дюги придерживается взгляда, что всякая государственная власть сводится к простому физическому преобладанию одних людей и одних человеческих групп над другими [342] . Государственный порядок основан на способности одних внушать свою волю другим. Везде, где мы устанавливаем в известной совокупности людей наличность силы физического принуждения, там мы можем сказать, даже должны сказать, что существует государство. Таким образом, взгляд на государство как на продукт борьбы социальных групп и насилия одних над другими отнюдь не есть какая-либо специальная теория, которая отличает «пролетарскую» науку от «буржуазной». Взгляд этот в его различных вариантах широко распространен среди современных ученых просто потому, что в нем много реальной, исторической правды. Действительно, многие из известных нам исторических государств произошли из покорения одних племен другими. Внутренние же политические отношения живущих в государственном существовании народов полны проявлениями классового угнетения к классовой борьбы При известной узости умственного и морального зрения за этой борьбой и за этим угнетением в государстве уже больше ничего не видно, таким образом, государственная организация и превращается, под известным углом зрения, в некоторый специальный аппарат социального угнетения. Точка зрения эта особенно соблазнительна потому, что другие стороны государственного бытия открываются только в результате значительной умственной внимательности и умственного напряжения. Они не так открыто бросаются в глаза, как отношения голого принуждения и насилия
340
L. Gurnplowicz. Grundriss der Soziologie, 1885, стр. 167.
341
Fr. Oppenheimer.Der Staat, стр. 8.
342
Duguit. Droit Constitutional, 1907.
На самом деле, неужели государство со всеми его сложнейшими и обширнейшими отправлениями целиком сводится к тому, что сильные господствуют над слабыми и что один класс угнетает другой? Государство строит школы, проводит железные дороги, заботится о здоровье граждан, улучшает материальные основы их существования, но все это на самом деле есть классовая борьба, тем более вредная, что она ведется в замаскированных формах! Если последовательно провести этот взгляд, то придется признать, что в жизни государств нет ни одного мероприятия, которое имело бы в виду не только классовый, но и общий интерес. Нет, стало быть, никакого сотрудничества между классами и нет никаких государственных задач, преследующих цели «самостоятельного, нейтрального регулирования».