Русский народ и государство
Шрифт:
Одной из самых важных причин современной русской болезни является широко и упорно проведенный и до сих пор проводимый опыт лечения социального вопроса коммунистическими средствами и для коммунистических целей. Конституция советской республики ввела этот опыт в государственную систему, от которой советская Россия не отказалась до сих пор. «Ставя своей основной задачей уничтожение всякой эксплуатации человека человеком, — говорит ст. 3 первой советской Конституции 1918 года, — полное устранение деления общества на классы, беспощадное подавление эксплуататоров, установление социалистической организации общества и победы социализма во все странах, III Всероссийский Съезд Советов… постановляет: а) В осуществление социализации земли частная собственность на землю отменяется и весь земельный фонд объявляется общенародным достоянием и передается трудящимся без выкупа, на началах уравнительного землепользования; б) все леса, недра и воды общегосударственного значения, а равно и весь живой и мертвый инвентарь, образцовые поместья и сельскохозяйственные предприятия объявляются национальным достоянием; в) как первый шаг к полному переходу фабрик, заводов, рудников, железных дорог и прочих средств производства и транспорта в собственность Советской рабоче-крестьянской Республики подтверждается советский закон о рабочем контроле и о высшем Совете народного хозяйства в целях обеспечения власти трудящихся над эксплуататорами…» Текст этот с теми или иными вариантами перешел в другие более поздние советские конституции и стал основной нормой жизни советского государства. С тех пор, как он был написан советская власть провела, насколько можно широко, эту программу экспроприации и социализации, отступая от нее только под давлением обстоятельств — тактически, но не принципиально. И что же выяснилось как результат? Неоспоримая правда борьбы с эксплуатацией и столь же неоспоримая кривда коммунизма.
351
По выражению Б. П. Вышеславцева. «Путь».
Законодеятельным выражением описанного положения дел является «Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа». Если сравнить эту декларацию с декларациями буржуазными, то бросается прежде всего в глаза, что основные ее пункты по большей части содержат изложение прав так называемой положительной свободы. По марксистскому учению, права буржуазных деклараций суть по существу дела права не свободы, а эксплуатации. Буржуазные декларации объявляет свободу собственности и обогащения — это значит, что допускается возможность богатым эксплуатировать бедных; буржуазные декларации объявляют свободу договоров — это значит, что голодный рабочий становится лицом к лицу с представителем капитала, продает свободно ему свой труд, конечно, по невыгодной цене и попадает в рабство; объявляют свободу печати, но средства производства находятся в руках капиталистов и таким образом печать попадает в руки капитала; объявляют свободу образования, но неимущий вообще не имеет времени образовываться и школы опять-таки становятся чисто буржуазными и т. д. В противоположность этому учению об отрицательной свободе положительное учение о свободе хочет дать свободу настоящую, а не бумажную. Этого она достигнет, предоставляя в руки народа все богатства и все материальные средства. По внутреннему существу своему права положительной свободы и сводятся к дозволению коллективно пользоваться теми благами, которые предоставляются советской республикой «трудящемуся и эксплуатируемому народу». Таково, например право «действительной свободы печати», сводящееся к тому, что советская республика «предоставляет в руки рабочего класса и крестьянства все технические и материальные средства к изданию газет, брошюр, книг и всяких других произведений печати и обеспечивает их свободное распространение по всей стране». Фактические отношения, возникающие из этого права, характеризуются тем, что на всей территории социалистической республики не издается ни одной газеты, которая не была бы официальным органом коммунистической партии. В коммунистической России не существует до сей поры никакой, ни буржуазной, ни социалистической, свободной прессы, причем последняя не менее невозможна, чем первая. Иными словами, правящая в советском государстве группа, предоставляя орудия печати в пользование трудящимся, принудительно регулирует также и условия пользования предоставленными благами. Совершенно так же дело обстоит и с другими правами в области «положительной свободы». «Положительная свобода» рабочих и крестьян в области права союзов сводится к тому, что советская республика, «сломив экономическую и политическую власть имущих классов и этим устранив все препятствия, которые до сих пор мешали в буржуазном обществе рабочим и крестьянам пользоваться свободой организации и действия, оказывает рабочим и крестьянам содействие для их объединения и организации». Фактически это значит, что государство не только создает материальные условия помощи союзам трудящихся, но и регламентирует как единоличный хозяин жизнь этих союзов и направляет их деятельность. На месте частных объединений рабочих создаются субсидированные государством официальные и полуофициальные организации. Следствием этого является тот факт, что на всей территории союза вплоть до настоящего времени нет ни одной легально действующей независимой организации, преследующей профессиональные, политические, культурные или какие-либо иные цели.
«Обеспечение трудящимся действительного доступа к знанию», провозглашаемое в советской декларации прав, составляет одну из существенных забот советского государства. Однако менее всего можно сказать, что в области народного образования проявляется хоть сколько-нибудь начало свободы. Напротив, дело народного образования, начиная с начальной школы и кончая школой высшей, строжайше регламентировано государством — регламентация, незнакомая истории и напоминающая до известной степени утопические проекты идейного коммунизма в стиле, скажем, государства Платона. На всем протяжении союза юридически невозможно существование частных школ, по программам своим отступающих хоть сколько-нибудь от однообразной коммунистической трудовой школы. Точно регламентированы учебные планы и даже учебные пособия. Применение учебников, не одобренных правительством, фактически невозможно.
Одним словом, получилось так, что коммунизм хотел избавить людей от зол капитализма, а на самом деле более увеличил те недостатки, которые капитализму свойственны. Поэтому по сравнению с коммунистическим режимом государственный строй европейских буржуазных демократий кажется строем действительно свободным. И действительно буржуазные конституции обеспечивают гораздо более «свобод», чем коммунистическое государство.
В советской декларации прав отсутствуют многие права, входящие в обычный каталог прав «буржуазных». В них отсутствуют прежде всего всякие намеки на утверждение равенства перед законом и формальной законности как основных условий охраны правового положения личности. Отсутствует также всякое упоминание о неприкосновенности личности, о границах государственной власти и подконтрольности государственных актов. В каталоге прав трудящегося и угнетенного народа отсутствует, далее, указание на право свободно выражать свои мнения и на право свободного передвижения. С отмеченной стороны новейшие конституционные тексты советского государства не содержат ровно никаких изменений по сравнению с более старыми. Конституция РСФСР 1925 года не обнаруживает никаких тенденций к расширению каталога прав по сравнению с законодательными памятниками 1918 года. В указанном направлении законодательство советской республики стоит, следовательно, на мертвой точке. Фактические отношения заставляют советское правительство иногда сходить с этой мертвой точки, однако же подобное движение идет зигзагами и не выражается в принципиальном признании необходимости вступить на новый путь. За последние годы, например, призыв к утверждению начала законности стал весьма модным в советской республике. Однако такой призыв всегда сопровождается указанием, что это законность особая, не похожая на законность «буржуазную». Революционная законность вовсе не требует уважения к закону. Подобным же образом период так называемой новой экономической политики обнаружил более терпимое отношение к началу хозяйственного самоопределения и хозяйственной свободы, однако и здесь не было допущено каких-либо принципиальных уступок. По выражению Зиновьева, Россия, стоящая на новой экономической политике, может существовать только постольку, поскольку она должна превратиться в Россию коммунистическую. Отсюда постоянные конвульсивные движения в сторону истребления всяких последствий новой экономической политики, приведшие к ее почти полному уничтожению в 1924 году, после чего опять наступил период, так называемого нового НЭП'а. Впрочем, условный характер сделанных в этом направлении уступок отлично охарактеризован был тем же Зиновьевым. «Бомбардируй буржуазию из-за прилавка образцового кооператива» — такова была программа нового возвращения к новой экономической политике
В сущности, советская конституция знает только два права, в которых защищается свобода человека— это право свободы антирелигиозной пропаганды и право самоопределения национальностей. Что касается первого, то советское правительство, считая своей политической миссией борьбу со всякой религией как «опиумом народа», фактически аннулировало всякую возможность пропаганды религиозной и создало прямое покровительство пропаганды антирелигиозной. Процесс этот, как всем известно, пережил в советской республике несколько стадий развития. Он протекал весьма остро в первые годы существования республики, когда борьба с религией приняла организованные формы при помощи коммунистической партии, и главным образом союзов коммунистической молодежи. Политика эта для советского правительства имела скорее отрицательные, чем положительные результаты, не только не отвратив верующих от религии, но до известной степени укрепив и сплотив их. На неблагоприятные, с точки зрения коммунистов, результаты неосторожной антирелигиозной пропаганды было обращено официальное внимание, и постепенно пропаганда эта приняла более мягкие формы. Но и до сей поры эта пропаганда встречает официальное сочувствие, тогда как свободное выражение религиозных мнении преследуется. Книги по религиозным и даже по философским вопросам выходить не могут. Старая богословская и философская литература считается «контрреволюционной» и пользование ею даже в публичных библиотеках всячески стесняется. Сюда принадлежат все книги, составленные в духе идеалистической философии, теософии, спиритуализма, спиритизма и т. п.
Что касается до права на национальное самоопределение, то оно находит довольно широкое поощрение в пределах советского государственного строя. Строго говоря, это право есть единственное из прав «свободы», которое фактически находит признание в советской республике. О его применении мы будем говорить особо.
Не может быть ровно никакого сомнения, что рано или поздно русский народ прийдет к полному сознанию, что «правда» советского государства превратилась в «кривду» коммунистической системы. И тогда русскому народу придется решительно порвать с коммунизмом. Но куда же он вернется, этот поверивший в правду коммунизма русский народ? Назад, к «буржуазному», «капиталистическому» строю? Многим возвращение это покажется действительным раем, хотя принципиально, с точки зрения «социальной правды» капитализм никак нельзя защитить. Вернувшись к капитализму, как это многие предполагают, русский народ примет капиталистическую систему условно, не веря в нее и не считая ее «праведной». Но русский народ есть народ, ищущий правды и не могущий жить без правды. Какая же правда встанет перед ним после возвращения к капитализму? Может быть, никакой? Может быть, русский народ утратил свои юношеские мечты и станет трезвым позитивистом? Он просто станет жить, не думая, хорошая это жизнь или плохая. Мы не верим в эту возможность и не считаем ее желательной. Мы уверены, что русский народ, или, по крайней мере, лучшая часть его, всегда будет искать правду. Где же он будет искать ее при возвращении к капитализму? Опять в социализме? Опять, стало быть, как в детской сказке: «Начинай сначала». Нет более трагикомического положения, как только что нами допущенное, и это трагикомедия всех современных русских социалистов. Принести гекатомбу жертв, чтобы ввести систему коммунизма, потом отвергнуть ее как невозможную и несправедливую… чтобы опять начать верить в социализм, как в праведный общественный строй! Можно наверняка сказать, что этого в России не будет. Русский народ примет правду коммунизма и откинет его кривду. Он по-прежнему будет бороться с эксплуатацией и рабством во имя человеческой свободы, но уже не в коммунистических целях и не коммунистическими средствами.
Здоровье будущего русского государства обусловлено тем, что оно также должно быть «государством правды». Оно должно, следовательно, встать не на точку зрения справедливости формальной, но на точку зрения справедливости материальной. «Государство правды» образуется не простым введением правового, демократического строя буржуазных государств, как это многие в настоящее время думают. «Государство правды» образуется и не тем, как думают другие, что государственный союз отрешается от демократического релятивизма, становится конфессиональным, что оно властью начинает поддерживать истинную религию, принуждать к ней людей, заставлять их ходить в церковь, силой помогает им спастись. И не в том, что в государстве устанавливается некоторый религиозный быт, в рамках которого протекает вся жизнь гражданина. Русской истории знакомо такое во внешнебытовом смысле, «праведное» государство, которое с социальной точки зрения, построено было, однако, на рабстве. Ведь не без основания у одного из наблюдателей московской жизни, человека искреннего и проникнутого христианским духом, при рассуждении о государстве возникла такая ассоциация: шествуя по жестокому и многих бед исполненному пути своему, встретил женщину, сидящую у дороги и преклонившую голову свою на колена и плачущую без утехи, а вокруг нее звери, львы, медведи, волки; и на вопрос его, кто она, женщина ответила: «Не спрашивай, навлечешь на себя большую напасть и ненависть… Я царство, страждущее от злых властителей»… [352]
352
Слова Максима Грека, ученика Савонаролы.
Государство осуществляет и представляет интересы целого. Однако оно осуществляет их не в качестве чего-то обособленного от составляющих его социальных групп и индивидуумов и не в качестве одного или одной из них. Смысл государства в том, что оно объединяет и гармонизирует свободную в бессознательно направленную на интересы целого деятельность составляющих его групп и индивидуумов. Очевидно, поэтому, что государство должно определить и охранить некоторую сферу свободной деятельности индивидуума и социальной группы и что без этого оно существовать не может. Такую сферу и можно назвать сферою «основных прав» индивидуума (и группы). «Основные права» обнаруживают, следовательно, свой функциональный смысл и неразрывную связь их с обязанностями по отношению к целому, представляемому государством. Они одинаково необходимы и для государства и для индивидуума, будучи выражением своеобразного строения государства как единства множества.
Из утверждения этих и так понимаемых «основных прав» и должно исходить «государство правды». Но у человека, в сущности говоря, есть только одно неоспоримое право — это право на. внутреннее, духовное развитие. Отрицание этого права уничтожает у человека качество быть человеком и делает нормальное развитие государства невозможным. Свойственное всем великим религиям, и особенно, браманизму, буддизму и христианству, учение о царствии Божием как о царствии внутреннем, духовном, которого человек может и должен достичь внутренним деланием, доставляет непререкаемую основу для учения о человеческих правах, которые обязано защищать праведное государство. Праведное государство призвано создать те условия, при которых человеку дана была бы возможность на полное духовное совершенствование, на достижение этого Божьего царствия. И прежде всего на праведное, христианское государство возлагается чисто отрицательная задача борьбы с нарушениями этого основного права другими людьми. Такие нарушения могут быть прямыми, открытыми, в случаях разного рода злонамеренных посягательств на человеческую жизнь и свободу, но могут быть они и косвенными, проистекающими не из тех или иных намеренных действий, но из стихийного течения событий и отношений, возникающих в пределах общественной жизни человека. И первым условием является обеспечение за человеком права духовной свободы как непременного условия его внутренней жизни. Поэтому «праведное», истинно христианское государство не может не считать основоположением своей конституции той хартии свободы, которую неправильно считают особенностью западных демократических государств. Надлежит помнить, что за много веков До того, как возникла западная культура, индийский царь Ашока (ок. 2 1/2 ст. до Р. X.), исходя из мотивов религиозных, провозгласил в своем государстве начало полной свободы духовных исканий и духовной жизни. А особенно нам, русским, надлежит помнить, что лучшие представители православия, в частности наши заволжские старцы во главе с Нилом Сорским принципиально стояли на точке зрения духовной свободы и, насколько позволяла эпоха, боролись с тем направлением русского православия и русской государственности, которое отрицало это право.
Хартии свободы, как они возникли на Западе, в «Декларации прав человека и гражданина» включают в себя много случайного, навеянного духом времени и условиями политической жизни и политической борьбы того исторического периода, когда декларации эти появились на свет. Главным недостатком их является то, что они формулируют не принцип духовной свободы, а некоторые конкретные способы его достижения, абсолютизируя иногда эти способы, делая из средств цели и, с другой стороны, совершенно пренебрегают неразрывною связью всякого права с обязанностью. Так, например, обстоит дело с принципом неприкосновенности собственности, который в праведном государстве не может быть самоцелью, но только средством (ср. ниже). Сходным образом и другие пункты демократических деклараций, как то свобода слова, печати, мнений и т. п., провозглашают в качестве принципов специально свойственные западной культуре средства к духовному самоопределению, ценность коих принципиально защитила не сама по себе, а только с точки зрения идеи духовного совершенствования человека. Ибо какую принципиальную ценность имеет, например, свобода печати, если она не служит духовной жизни человека? Не будем же мы защищать ее с той точки зрения, что она является удобным средством для политических интриг, для борьбы партий, для политической агитации и т. п.