Русский романтизм
Шрифт:
две завязки, две развязки и две параллельных линии. Пере-
ходы от одной к другой случайны, внутренне не мотивиро-
ваны. В „Странном человеке" — та же параллельность двух
сюжетов, но все же эта драма является следующим этапом
в развитии мастерства поэта - драматурга, сознавая уже свои
недостатки он п ы т а е т с я с в я з а т ь оба действия. Семейная
драма вносится во 2-ю плоскость: Владимир рассказывает о своем
несчастьи Наташе, об этом говорят в гостиной Загорской, слуга,
приходящий от матери, связывает сцену III и V. Правда,
связь эта чисто внешняя, но интересно отметить наличность
этих попыток. Наконец, обе линии связаны общей развязкой:
смерть Юрия мотивирована и в 1-й и 2-й плоскости, являясь
следствием проклятия отца и отвергнутой любви. Но драма
опять чрезвычайно слаба в смысле динамики действия, она
разворачивается статически, особенно в плоскости семейной
истории, страдает обилием вставных эпизодических сцен.
Например, вся 4-ая сцена: пирушка студентов, в 5-ой—эпизод
с мужиком, в 7-ой—разговор с поверенным, в 9-ой—разговор
старух, в 10-ой—разговор слуг. Это исключительное преобла-
дание диалогов имеет свое объяснение. В „Испанцах", где
заметно увлечение Л. „Эмилией Галотти" Лессинга и Шилле-
ровскими „Разбойниками" *) использована в изобилии моно-
л о г и ч е с к а я форма, в драме „Menschen und Leidenschaften",
написанной в том же году, Юрий также произносит длиннейшие
тирады. Но в „Странном человеке", созданном через год, не-
смотря на то, что герой Владимир вспоминает „Коварство и Лю-
бовь" Шиллера2), видны следы Грибоедрвской школы. Лермонтов
в п е р в ы е выводит вслед за ним на сцену светское общество
(4 раза). Он увлечен д и а л о г о м и злоупотребляет этим
увлечением; монологи сократились, зато появилось много
вводных массовых сцен, где действующие лица без конца
разговаривают. Поэту не удается еще овладев но^ым приемом,
подчинив эти диалоги основной линии действия. Следы Гри-
боедова в драме легко отыскать. Владимир — a la Чацкий
произносит обличительные тирады против общества, он пере-
фразирует слова последнего: „со мной случится скоро горе,—
не от ума, но от глупости" 3), в числе гостей, бывших у графа
называют „Чацкого"4) разговор старух о турках — снимок
с Грибоедова б).
Таким образом, три года, отделяющие „Маскарад" от юно-
шеских опытов, прошли для Лермонтова недаром. Он овла-
На это неоднократно указывали исследователи Л.: В и с к о в а т о в,
К о т л я р е в с к и й , вслед за ними Яковлев. Совершенно неубедительно
доказательство последнего, что о с н о в н ы м источником „Испанцев"
является „Дон-Карлос" Шиллера (ст. 80). Указание, что „К. и Ф. одинаково
убегают в бешенстве", что свидание К. с королевой и Ф. с Эмилией—„нару-
шается" — слишком общие места. Сближение бесед Альварца с Ф. и ко-
роля с К., имеющих совершенно различное содержание и композиционное
значение, вызывает недоумение. Почему сцену убийства Эмилии надо счи-
тать »навеянной сценой убийства маркиза14, которая имеет совершенно другие
основания и обстановку? И т. д.
2) Собр, соч. Лермонтова. Ак. изд., т. III, стр. 171.
3) Стр. 158.
4) Стр. 154.
5) Ряд других примеров в книге Яковлева, гл. VI.
дел техникой драмы, исправив ряд своих недостатков: исчезла
параллельность действий, логические мотивировки явились
на место случайных переходов, динамика — на место статики,
эпизоды, вставки устранились (кроме появления баронессы
во II д. 3 сц., оправдывающего себя напряженностью, ко-
торую оно вызывает). Крайности в употреблении монологов
и диалогов здесь обойдены, Л. владеет обоими приемами,
Общим с юношескими драмами осталось центральное поло-'
жение героя, но это нисколько не заслонило других действую-
щих лиц и не помешало развитию основного действия. Сохра-
нился также способ расположения главных персонажей. Это
прием п р о т и в о с т а в л е н и я . Пылкий, честный Фернандо
имеет своего нравственного антипода в Соррини. Страдающий
и философствующий Юрий—в лице легкомысленного Заруц-
кого, Владимир — в Белинском, Арбенин — в князе Звездиче
(намечающемся „герое нашего времени"). Также расположены
героини: Эмилия и донна Мария, Любовь и Элиза, Наташа
и Софья, Нина и баронесса Штраль. Кроме того, героиня
п р о т и в о п о л а г а е т с я герою (нежная Эмилия — и пылкий
Фернандо) и это противопоставление в „Маскараде" выро-
стает до полной а н т и т е з ы : Арбенин — „зверь", „чорт",
Нина — „прекрасное, нежное создание", (антитеза, знакомая Л.
по „Демону") примиряющее его с жизнью. Арбенин одинок, все