Русский ураган. Гибель маркёра Кутузова
Шрифт:
— Ты можешь не верить ни единому моему слову, — пожал плечами Выкрутасов. — От этого ничего не изменится. Каждый день, сидя в страшном чеченском подвале, я вспоминал тебя, и с каждым днем твой образ в моем сознании становился все четче и яснее. Я почти физически осязал тебя. Я брал твою руку, и мы шли с тобой по улицам и душистым скверам ночного Краснодара. Твой образ укреплял меня в решимости бежать из плена. Я твердо определился, что как только совершу побег, сразу отправлюсь к тебе в Краснодар, чтобы просто сделать это признание в любви. Скорее всего, думал я, ты замужем, воспитываешь детишек, но я все равно скажу тебе, что только твой светлый образ спасает меня от смерти и помогает жить. Скажу — и уеду доживать свой век в одиночестве. Но теперь я знаю, что ты одна, как и я, одинока, и я готов сказать тебе: будь моей женой.
Она молчала, потупившись. Он взял ее руку и тихонько запел:
— Галина красная, Галина вызрела…
— Чего это я вызрела! — игриво возмутилась Галатея. — Мне, между прочим, еще тридцати лет не исполнилось. И я не Галина.
— Знаю, мне твои пионерки сказали, что ты Галатея.
Она вдруг вырвала свою руку из его руки:
— Я, конечно, не верю ни единому твоему слову, но да ладно, коль уж приехал, так не жить же тебе в гостинице. У тебя там вещи-то хоть есть?
— А как же! Я, едва только бежал из плена, прибыл в Моздок, позвонил друзьям, они мне все, что нужно, привезли. Даже денег.
— Ну, насчет денег можешь не беспокоиться. Девки у тебя?
— Я им разрешил поспать.
— Пошли.
В номере они застали спящую Клавдию и полусонную Жанну. Покуда Дмитрий Емельянович собирал свои вещи, Галатея отдавала Жанне приказы — дождаться освобождения всех пионерок, собрать с каждой сколько нужно и собранную сумму завтра, то бишь сегодня вечером, отдать ей.
— Все, чао, в девять часов вечера на втором этаже, — сказала она и под ручку с Выкрутасовым отправилась к лифту.
Выйдя из гостиницы, они зашли во двор, где стоял роскошный полуспортивного вида иностранный автомобиль. Названия Дмитрий Емельянович не сумел прочесть, но Галатея сама спросила:
— Как тебе моя «Сонатка»? То-то же! В плену сидя, такую не заработаешь.
— Это точно! — весело воскликнул Выкрутасов, усаживаясь на переднее сиденье.
Они выехали со двора и поехали по одной из прекраснейших улиц земного шара — краснодарской Красной.
— Ты по-прежнему за сквером Дружбы живешь? — спросил Дмитрий Емельянович.
— Еще чего! Там родители. У меня теперь своя квартира на Северной. А у тебя жены, что ли, нету?
— Была жена, Латочка, была, да вся вышла. Когда меня из тренерского состава вывели, уже отношения испортились, а когда я в плен попал, она и вовсе другого себе завела. Из новых русских. Типа того, сегодняшнего, на втором этаже в холле.
— Это наш кубанский маслобойный король, — сказала Галатея.
— Оно и видно, рожа масляная, — усмехнулся Выкрутасов. — А ну-ка, остановись!
— Зачем это?
— Надо.
Он вышел из машины и направился к небольшому цветочному рыночку, на котором продавщица, позевывая, еще только устанавливала свой товар. Купив у нее огромный букет роз, на который ушло почти столько же, сколько стоит пионерка в гостинице «Красной», Дмитрий Емельянович горделиво возвратился в ярко-синюю «Сонатку».
— Можно было и без этого обойтись, — сказала Галатея, принимая дар московского гостя. — Но все равно — приятно.
Вскоре они приехали на Северную, оставив «Сонатку» у подъезда нового желтокирпичного дома, вошли в этот подъезд, поднялись на девятый этаж, вступили в квартиру Галатеи, хорошо обставленную, двухкомнатную хорому.
— Ну, будь как дома, коль уж приехал, — сказала хозяйка хоромы, разворачивая полиэтиленовое покрытие букета.
Выкрутасов прошел в большую комнату и первым делом воззрился на огромный фотопортрет какого-то мужчины в черных непроницаемых очках, с длинным носом и брезгливо сложенными губами. Конечно, Дмитрию Емельяновичу было бы гораздо приятнее увидеть свой портрет в таких масштабах, но, помнится, тогда, двенадцать лет назад, он ей фотографий своих не дарил. Поэтому пришлось смириться. Но то, что произошло потом, не на шутку обидело недавнего кавказского пленника. Войдя в комнату, Галатея поставила вазу с выкрутасовскими розами на стол прямо под портрет неизвестного. Высокие розы своими душистыми темно-красными бутонами почти касались брезгливых губ.
— Кто сей? — спросил Выкрутасов с обидцей.
— Бог, — кратко отвечала Галатея.
— Разве боги бывают в черных очках? — пошутил гость.
— Бывают, — с тоской промолвила она.
Выкрутасов понял, что, скорее всего, это и есть тот самый хлюст, который охмурил ее в Москве, сделал ребенка и отфутболил.
— А где Леон? — спросил он, вспомнив о ребенке.
— В Геленджике отдыхает, — улыбнулась Галатея. — Расслабься. Пойду завтрак сварганю.
Она ушла, а Выкрутасов обиженно прошелся по комнате. Тут его словно молнией ушибло. На книжных полках он увидел несколько книг одного и того же автора, стоявших не в ряду с другими книгами, а нагло впереди них, обложкой к зрителю, а не корешком. На одной из них посреди обложки фигурировала в уменьшенном виде та же фотография в черных очках: «Виктор Пеле. Из жизни одного инсекта». Что это еще за Пеле такое! Пеле может быть только одно! То есть — один! Возмущению Дмитрия Емельяновича не было предела.
На другой обложке был изображен великий бразилец Пеле, сам зеленый на футбольном поле черного цвета: «Виктор Пеле. Пеле-Негро». На третьей книге стояли обнаженные Адам и Ева: «Виктор Пеле. М и Ж». На четвертой — мыльный пузырь, в котором отражались лица людей, буденновцы на конях, горящие здания: «Виктор Пеле. Буденный и Мутота». На пятой — лицо Фиделя Кастро на фоне флага, представляющего собой дикую смесь кубинского с американским: «Виктор Пеле. Хенерасьон X».
Это был подлый удар ниже пояса, прямо по футбольному самолюбию Дмитрия Емельяновича. Он еще более обиженно ткнул телевизор в пупок выключателя и стал смотреть утренние новости. Ему удалось узнать о том, что вчера хорваты один-ноль обыграли румынчиков, а аргентинцы в красивейшем матче три-два — англичан. Такие игры пропущены! Впервые в жизни получалось, что шел чемпионат мира по футболу, а Дмитрий Емельянович его не смотрел! Начхать на этого бога в черных очках! Нет бога, кроме футбола, и Выкрутасов — пророк его! И нет иного Пеле, кроме блистательного бразильца Эдсона Арантиса ду Насименту! Понял? Выкуси! — И Дмитрий Емельянович показал этому самозваному Пеле кукиш. Затем он взял свой чемодан, открыл его и достал оттуда манифест тычизма. Любовно перелистал и принялся мечтать о великом будущем отечественного футбола, а точнее сказать — тыча.
— Это что у тебя? — спросила Галатея.
— Божественное откровение, — мстительно ответил Выкрутасов и добавил: — Футбольный коран.
— Пошли завтракать.
Они уселись на кухне. На завтрак хозяйка подала фаршированные кабачки, бекон, яйца, пирожки с капустой. Немного отведав того-сего, Выкрутасов хмуро спросил:
— Ну и как будет его настоящая фамилия?
— Кого?
— Пеле этого. Ведь не Пеле же он на самом деле!
— Нет, он на самом деле Пеле.
— Да ладно врать! Не сын же он.