Русский ураган. Гибель маркёра Кутузова
Шрифт:
— А попросту Юлька-козюлька, — добавила псевдо-Курникова.
— А ты — Клавка-шалавка! — огрызнулась Юлианна.
Вскоре Выкрутасов уже покупал коньячок и даже виски, конфеты, сигареты и пирожные. Но он твердо поклялся самому себе, что только посидит с путаночками в баре, скоротает время. Не может же он явиться к прекрасной казачке прямо, как говорится, «из постели с Мадонной». Проявляя чудеса силы воли, он и спиртного не пил, пробавляясь боржомчиком.
— Миленький ты мой, — пела ему Жанна, не уставая совершать попытки соблазнить его, увести в номер, — возьми меня с собой, там, в краю далеком, буду тебе сестрой.
— В сестры беру, — смеялся Выкрутасов, радуясь тому, что вот он сидит с проститутками, а они, сколько ни пытаются, не в силах его развратить. — Будьте все три моими сестренками.
— А ты, часом, не голубой ли? — спросила Юлианна.
— Сама ты голубая, — ничуть не обиделся Выкрутасов. — Говорю же вам, дурындам, что из плена я. Приехал в гости к женщине, которую когда-то любил. Скажете, романтика? Да, романтика. А я даже с самой красивой не лягу без любви.
— А я только без ваньки-встаньки ни с кем не ложусь, — засмеялась грубая Юлианна.
— А как там, в плену было, братик? Можно тебя братиком называть? — спрашивала Клавдия.
— Конечно, можно! — продолжал боржомничать Дмитрий Емельянович. — В плену, сестренки, не сладко. Но жить можно. Русский человек ко всему привыкает. Даже к ежедневному ожиданию, что тебе вот-вот глотку перережут. Смешно сказать — со мной в подвале сидел генерал, который уже однажды был у них в плену, и они ему тогда горло перерезали, а он остался жив, и горло срослось, шрам только страшный остался. Великолепный генерал! Он-то и организовал побег. До Моздока мы с ним вместе добирались, а оттуда я — сюда, а он — по своим путям.
— Мить, может, все-таки пойдем, а? — снова-здорово застонала Жанна. — Хочешь, я тебе за твои страдания бесплатно, а? Ей-богу! Хороший ты мужик.
— Не могу, Жанчик, — клал себе на грудь растопыренную ладонь Выкрутасов. — Сама подумай, с какими глазами я завтра или послезавтра со своей возлюбленной повстречаюсь.
— Первый раз такого вижу, чтоб и за так не соблазнился. Фантастика! Обожаю! — восхищалась Жанна.
— А много ль детишек у тебя, Жанок? — спросил ее бывший политинформатор.
— Двое, братик, двое, мальчик и девочка.
— А они хоть не знают, кем ты работаешь?
— Ой, не надо, а?
Потом появился Бицепс, подошел к их столику, осмотрел с плотоядным видом всех трех сестер Выкрутасова и сказал:
— Мне для контраста малявку надо. Ты, — указал он толстым пальчищем на Юльку-козюльку, — топай со мной.
Дмитрию Емельяновичу стало тошно, словно Юлианна и впрямь была его родной сестрой. Захотелось вскочить и дать Бицепсу в свиное рыло. Но он утешился, видя, с каким довольным видом Юлька сорвалась со своего места и поскакала за внезапно свалившимся клиентом.
— Везет же некоторым, — с завистью поглядела ей вслед Клавка-шалавка, отчего Выкрутасову сделалось еще тошнее. На кой ему такие сестренки сдались! Тоже мне, проституточный братец!
— Ладно, девки, — встал он со своего стула. — Пошел я, а то сейчас упаду и прямо на полу усну.
— Катись-катись, созревай до завтра, — подмигнула ему Жанна.
Он вернулся в свой номер, лег и стал медленно погружаться в сон. Знала бы ты, Раиса, как меня тут соблазняли, а я не поддался! Не снизил планку нравственного уровня.
Волей-неволей он унесся сонною мыслью туда, в рай на Петровском бульваре, где можно было прижаться к теплой спине жены и шептать ей ласковые слова…
В дверь ему снова стучали, и уже давно. Он, наконец, проснулся, вскочил — где я? Тошнотно вспомнились девицы. В публичном доме, вот где! Хорошо же ты, батька Кондрат, с проституцией борешься. Красный пояс называется. Пояс красных фонарей, а не красный!
— Брат! Митя! Открой, пожалуйста! — звал из-за двери голос Жанны.
Он не спеша открыл. Обе — и Жанка и Клавка — ворвались к нему в номер:
— Запирайся! Запирайся скорее!
Судя по их трясущимся мордашкам, что-то и впрямь случилось, это не визит представительниц «Женщин России».
— Что такое-то? Поспать дадите мне или нет?! — закрыв дверь на замок, возмутился Дмитрий Емельянович.
— Латка всех на субботник сгребает, вот что!
— Какая еще Латка! — заорал Выкрутасов вне себя от ярости. — Какой еще субботник, если сегодня вторник!
Он поглядел в окно и увидел, что почти рассвело.
— Ну среда, — добавил сердито. — Но не суббота же.
— Святой человек! — воскликнула Клавка. — Он даже не знает, что такое субботник!
— Знаю, — продолжал гневно расхаживать по номеру Выкрутасов, с ненавистью глядя, как проститутки располагаются у него, словно у себя дома. — Это когда Ленин бревно тащит.
— Если бы Ленин! — фыркнула Жанна. — Я б его, лысенького, по первому разряду обслужила бы, он бы у меня враз улетел. Субботник, брат, это когда менты наезжают и бесплатно нами пользуются. Поэтому и называется субботник. А менты — хуже ахметок, такие садюги! В прошлом году Светке Маленькой сиську оторвали. А попробуй нажалуйся! А Латка, сволочь, я ей говорю: «Лат, имей совесть, я же в прошлый субботник за пятерых отпахала!» А она, тварь, будто и не слышит.
— Мы пахали! — проворчал Выкрутасов, но постепенно от гнева и ненависти душа его переходила к сочувствию и жалости. Еще бы не жалко, если сиськи рвут! Только, конечно, не сиськи, это слово грубое, грудь. Хотя, когда сиську, почему-то жальче.
— Я бы этой Латке всю морду расцарапала, — захныкала в свою очередь Клавка. — Так потом хоть уходи из большого спорта. Она, мразь, всюду свои щупальца распустила. Одно слово — мафия.
— А кто она такая-то? — спросил Выкрутасов. — Сутенерша, что ль, ваша?