Русское время в Лондоне
Шрифт:
А чего нельзя делать с собственными детьми – это же вообще беда! Какие там физические наказания! Ребёнка даже нельзя шлепнуть по попе или поставить в угол – он тут же позвонит по «телефону доверия» и сообщит о домашнем притеснении. Это в России мы можем шутить, что подзатыльник – это способ передачи информации одного поколения другому. Здесь такие шутки не пройдут даже как шутки. Сложность заключается в том, что применение любых мер наказания, которые были допустимы в нашем детстве, здесь могут иметь серьёзные последствия для родителей, а как эффективно воспитывать ребёнка без наказаний никто толком не понимает. Учителя совершенно парализованы, им не разрешается вообще ничего, даже повышать голос. Моя приятельница, которая всю жизнь проработала учителем плавания, жаловалась, что в Англии к чужим детям нельзя прикасаться, она не могла понять, как при этом научить их плавать.
Ребёнка до двенадцати лет нужно забирать из школы в три часа дня и нельзя оставлять одного дома без присмотра. Представляете, какая свобода выбора работы у его мамы при таких драконовских условиях! До сих пор вспоминаю, как соседи по квартире привезли десятилетнего сына из России и всякий раз, как отправлялись в кино или кафе на взрослый ужин, уточняли, буду ли я дома этим вечером. Не то чтобы мне приходилось с ним играть или всерьёз за ним присматривать, но формальность была соблюдена – ребёнок дома не один. Я даже пару раз забирала его из школы. И мне, и ему было ужасно стыдно. После России, где он носился по всей округе с ватагой пацанов и делал, что хотел, он с первых же дней вдохнул полной грудью британскую «свободу».
А буквально на прошлой неделе я столкнулась с вопиющей, на мой взгляд, ситуацией: трёхмесячная дочка моих друзей категорически отказывается слезать с рук, даже для того, чтобы поесть или поспать, и поднимает дикие вопли каждый раз, когда её кладут в кровать. В итоге её замученная мама не может даже сходить в туалет или принять душ, пишет е-мейлы одной рукой и нуждается в помощи мужа всякий раз, как ей нужно одеться или раздеться. Когда я спросила, почему они не позволят ребёнку поорать некоторое время в кроватке, они сказали, что боятся – вдруг соседи по дому пожалуются в социальные службы. Оказывается, многие мои знакомые боятся британских социальных служб с их своеобразным пониманием того, как родители должны обращаться с собственным ребёнком.
Ну и под конец хочется упомянуть о пресловутой свободе слова, которой так гордятся англичане. При этом на поверку безнаказанно говорить можно только о погоде и домашних питомцах, и то если вы не упоминаете о том, что наказали свою кошку, нагадившую вам в тапки. Если же вас угораздило иметь собственное мнение по «скользким» вопросам, то лучше бы вы держали его при себе и не высказывали даже в кругу друзей. Я до сих пор вспоминаю, как бледнел, краснел и ёжился мой муж всякий раз, как я выдавала неполиткорректный комментарий в общественном месте. Я отчасти не понимала, чем рискую. Для того чтобы потерять общественный статус, его надо сначала обрести, мне было нечего терять, поэтому я говорила, что хотела. Чем выше должность и общественное положение человека, тем осторожнее он должен быть в своих высказываниях и в выражении не только негативных, но и позитивных чувств – попробуйте выразить свои мужские симпатии коллеге-англичанке.
В общем, после серьёзного размышления о новообретённых «свободах», я пришла к выводу: единственная, которой я обладаю – это встать напротив Парламента с транспарантом «Борис Джонсон – дурак». Но, к сожалению, меня почему-то не тянет на реализацию своих политических свобод, а все остальные свободы представляются весьма условными.
Этот деликатный вопрос
Почему англичане не любят говорить про деньги?
Полагаю, что многие из наших замечали, как не любят англичане говорить про деньги. Не принято спрашивать, сколько человек зарабатывает, сколько заплатил за дом или потратил в последнем отпуске, на какие деньги существует, если не работает. Англичанка тридцати лет в светском разговоре на фуршете отвечает на вопрос, чем она занимается: «Рисую картины». И никто из её собеседников не осмеливается спросить, хватает ли дохода от продажи картин на жильё и питание. Скорей всего, живёт она совсем на другие деньги, но об этих «других деньгах» говорить не принято. Раз женщина не называет профессию как реальный источник дохода, значит, предпочитает об этом не распространяться. Она считает, что её картины заслуживают большего внимания, значит, собеседники будут говорить о картинах.
В последние пять лет практически все мои русские подруги обзавелись своим жильём. И хотя мы совершенно спокойно обсуждали между собой, какими суммами располагаем и за какую цену надеемся купить дом, наши английские мужья вели какие-то уклончивые разговоры с загадочными улыбками и полупрозрачными намёками. Они охотно обсуждали цены на дома в принципе, ситуацию на рынке жилья и перспективные схемы ипотеки, но не собственные потребности и возможности. Нам это казалось бессмысленным – всё равно львиную долю средств на покупку жилья составляет ипотечный кредит, и все проходят этот путь. Но, видимо, даже сумма ипотеки намекает на размер зарплаты, а зарплату обсуждать не принято.
Помню почти курьёзный случай, когда сидели у друзей на барбекю, и я сообщила мужу, что присутствующая пара только что купила квартиру с двумя спальнями и примыкающим садом. Мой муж немедленно погрузился в расчёты: «Район сам по себе дорогой, и дома там стоят от трёхсот тысяч, но они купили не дом, а квартиру, и только две спальни, к тому же далеко от станции, следовательно, будет дешевле. С другой стороны, есть сад, это увеличивает стоимость…»
– Наташ, сколько вы заплатили за квартиру? – не выдерживаю я.
– Двести шестьдесят тысяч, – отвечает она без колебаний.
Подсчёты мужа заканчиваются неожиданно для него. Он недоуменно смотрит на меня и заявляет: «Ну нельзя же так в лоб спрашивать!» Ни я, ни подруга не делаем тайны из всей этой бухгалтерии и уже давно рассказали друг другу, сколько у нас накопленного депозита, сколько денег дали родители и какую ипотеку обещал банк.
Мы привыкли говорить о зарплатах и ценах, эта откровенность берёт начало в нашем советском прошлом. Когда я была маленькой, мои родители получали рублей по двести, и все инженеры и учителя – примерно столько же. Зная профессию человека, можно было с лёгкостью предположить, сколько он зарабатывает. На продукты были фиксированные цены, все покупали типовые мебельные стенки и мягкие уголки и, соответственно, все знали их стоимость. Потребность скрывать свои доходы испытывали только «антиобщественные элементы».
В 90-е годы люди резко поляризовались по уровню доходов и узнали истинную цену денег. Те, кто начал зарабатывать очень хорошо, не считали нужным скрывать свой успех. Преуспевающие бизнесмены охотно рассказывали друг другу, сколько заплатили за машину, дачу или новые часы, зачастую преувеличивая суммы, чтобы создать впечатление баснословного богатства. Менее удачливые покупали «Мерседесы» в кредит и скрывали при этом факт кредита, а не стоимость машины. До сих пор вспоминаю, как группа русских студентов столпились вокруг потрёпанной машины весьма зажиточного английского фермера. Ребята рассуждали, какую бы купили машину, обладая его доходами. Я тогда удивилась: он же фермер и целыми днями разъезжает по своим полям – зачем ему представительское авто?