Рябиновый дождь
Шрифт:
— Кажется.
— А точнее?
— Лежал под ней.
— Покажи мне то место, где он свою технику ремонтировал.
Стасис привел его точно на то место: на густой, часто подстригаемой лужайке четко отпечатались следы колес, посередине трава была слегка примята и еще не успела выпрямиться. Но под машину человек залезал не по-шоферски, на животе, а потом неудобно переворачивался… Не было отметин от каблуков; когда переворачивался, стер с днища машины сухую грязь и снова перевернулся на живот… Милюкас нарочно отстал, осмотрел Стасиса. Его куртка со спины была зеленоватой от травы… «А живот должен быть еще зеленее», — подумал он и тут же спросил:
— А где ж ты так живот иззеленил?
Стасис глянул на пряжку ремня, на рубашку и без колебаний ответил:
— Свекольную ботву весь день таскал.
Милюкас отыскал в кармане гайку, незаметно выбросил ее, потом нагнулся, будто только что заметил, и опять положил в карман. Еще раз осмотрев двор, мыча и вполголоса о чем-то рассуждая, вернулся в комнату.
— Так вот, Стасис, плохи наши дела, — сказал Милюкас, не спуская глаз с собеседника.
— Чьи? — встревожился тот.
— Конечно, твои, разве у милиции они когда-нибудь были плохи?
— Тогда чего тянешь? Говори, раз все знаешь.
Ты, гадина, тогда меня не случайно впутал в дела Моцкуса, не случайно бегал за мной и просил защитить семью, а потом первым умыл руки и, написав кучу страшнейших обвинений, свалил все на меня, мол, Милюкас заставил, угрожал!.. Ну, больше такому не бывать, теперь меня на мякине не проведешь; долго тянул, пока заговорил снова:
— Эх, что было — сплыло, только ты, Жолинас, ответь мне по-мужски: почему ты тогда повернул на сто восемьдесят и удрал от меня, словно от фашиста, в кусты?.. Моцкус или его жена тебя заставили?
— Правда, товарищ капитан, — ответил Стасис, — только правда. Мне кажется, и сегодня вас сюда привело желание знать правду. — Вспомнив, как Бируте поила его этим противным лекарством, Жолинас передернулся. — Или скажешь — не так?
— Не будем спорить. Но я, Стасялис, привык защищать правду и от тех, которые слишком уж прилипают, прямо-таки присасываются к ней. Видишь как.
— Вижу. Разглагольствовать о правде куда легче, чем жить по правде. Или скажешь — опять невпопад?
— Нет, впопад: жить по правде — труднее всего.
— Вот и давай, — надулся лесник, — ври дальше, как привык.
— Вижу, сегодня ты уже не пропадешь, — инспектор дразнил собеседника, как ребенка, — и не ложь привела меня сюда — авария.
— Какая авария?
— Уехал Моцкус от тебя и на ровном месте перевернулся. Ему — ничего, здоров как бык, а шофер — готов, на месте.
Стасис долго прилаживал пробку, пока кое-как закрутил грелку, и ляпнул:
— Ведь чаще всего достается тому, кто сидит рядом с шофером…
— Ты, браток, не хуже автоинспектора все знаешь: так и случилось.
— Да ведь не так… — Тут же рассердился: — Чего ты меня ловишь, чего допрашиваешь?.. Ведь шофер сам за рулем сидел.
— Ты хорошо помнишь?
— Слепой я, что ли? Только вот, говорю, счастливчик этот Моцкус.
— А ты?
— А что я? — Стасис вздрогнул, вспотел и снова выкрутился: — Я только яблоками угостил.
— Молись, Стасис, чтобы все было так, как ты говоришь. И во имя этой самой излюбленной тобой правды изложи мне все на бумаге, и поподробнее.
Жолинас долго смотрел на него, потом нехорошо захихикал.
— Опять свои права превышаешь, — сказал он, вспомнив недавнее прошлое. — Никак тебя жизнь не пообломает. Но я не шофер, машины у меня нет, поэтому ты для меня небольшой начальник.
— Значит, отказываешься?
— Ничего я тебе писать не буду. Хочешь — яблок принесу.
— Напишешь, Стасис, и подробненько. Неужели ты допустишь, чтобы я в такое неудобное для тебя время привез сюда следователя?
— Ну ладно. Ты напиши что и как, а я — распишусь, потому что в последнее время на глаза совсем слаб стал, — попытался прикинуться дурачком, будто он разговаривал с Саулюсом.
— Нет, нет… Хоть и слаб, все равно сам писать будешь. Можешь большими, крупными буквами накатать. Бумага у меня есть…
Он подождал, пока Стасис потел над письмом, ради интереса постоял за спиной, потом прочел вслух его исповедь, подошел к полке, взял ключ, плоскогубцы и все положил в планшетку.
— Чтобы тяжелее было, — улыбнулся он, — и чтобы ветер твоих бумаг не унес…
— Не имеешь права! — повысил голос Жолинас.
— Видишь ли, собственные вещи обогащают человека материально, а чужие — духовно, поэтому я и говорю: металл — такая штука, что когда вертишь гайку ключом, на ней и на ключе следы остаются, и если посмотреть в микроскоп, то сразу определишь, кто что затягивал и кто что откручивал. Ну, а теперь ты мне еще ботву покажи, которую силосовал.
Яма, объемом примерно в десять кубометров, была до половины завалена мелко нарубленными свекольными листьями.
«А вдруг я и впрямь превышаю?.. А может, опять виновато мое проклятое воображение?.. Но нет, на сей раз он сам превысил. И мне нетрудно проверить это».
— А почему у тебя рука синяя? — Милюкас снова почувствовал уверенность.
— Веревкой перетянул, — Стасис посмотрел на кисть и, сам не поверив в свою версию, добавил: — Мы тут с шофером Моцкуса неделю или две назад немножко поцапались. Из-за жены.