Рыболовы
Шрифт:
— Важно! — говорилъ Потръ Михайлычъ, потирая ладонью желудокъ и прожевывая огурецъ.
— Кушайте, кушайте яишенку-то, пока горяча, — предлагалъ ему егерь.
— Вотъ на ду-то меня и не тянетъ. Помъ. Куда торопиться! Вишь, она какъ еще горяча, яишница-то, даже кипитъ въ ней масло.
— Меня самого, ваше степенство, на ду никогда не тянетъ на утро, коли я съ вечера загулялъ, — сказалъ мужикъ и прибавилъ: — Да оно и лучше. Водка безъ ды всегда ласкове пьется. А только, ваша милость, безъ второго стаканчика нельзя, — улыбнулся онъ, — поднесите ужъ и второй. Вдь я въ двухъ сапогахъ
— Амфилотей! Найдется мн тамъ въ бутылк еще стаканчикъ водки? — спросилъ егеря охотникъ.
— Найтиться-то найдется, Петръ Михайлычъ, а только лучше-бы вы спервоначалу яишенки…
— Ахъ, ты, Господи! Ну, чего ты меня оговариваешь! Чего подъ руку говоришь! Терпть я этого не могу.
— Да вдь на выводковъ намъ идти надо, — вотъ я изъ-за чего.
— И на выводковъ пойдемъ. Все будетъ… А только не говори мн подъ руку. Черезъ это самое у меня икота всегда длается.
— Да вдь я къ тому, что еще утро. Лучше-же мы въ дорогу съ собой фляжечку захватимъ и на легкомъ воздушк въ лску…
— То само собой. Наливай.
Мужикъ бросился наливать Петру Михайлычу остатки водки, а себ ромъ.
— И чего ты, въ самомъ дл, ихъ милости, Петру Михайлычу, препятствуешь? Какую ты имешь праву? — обратился онъ къ егерю.
— Ну, ну, ну! Не теб меня учить политик! Я тридцать пять лтъ съ господами охотниками. Я егерь, прирожденный егерь, а ты мужикъ, сиволдай, — огрызнулся на него егерь. — Я съ графами да съ князьями бывалъ.
— И я графа Льва Петровича возилъ. Чего бахвалишься!
— Стаканъ! Оставь его! Не суйся! — крикнулъ на мужика охотникъ. — Пей.
— Еще разъ съ здоровьемъ, ваша милость, поздравляю! — сказалъ мужикъ и выпилъ стаканъ.
Выпилъ и охотникъ. Въ голов его уже порядочно шумло. Егерь опять приступилъ къ нему:
— Съшьте вы хоть кусочекъ яишенки-то. Иначе зачмъ было и требовать ее?
— Ты требовалъ. А я ни въ одномъ глаз… Вотъ ежели-бы раковъ…
— Да не желаете-ли, ваша милость, я сейчасъ побгу и скажу, чтобы мальчишки ловили въ рчк? — засуетился мужикъ. — Вдь у насъ только для господъ и ловятъ.
— Ваше степенство! Петръ Михайлычъ! Когда-же на выводковъ-то? — строго крикнулъ егерь. — Кушайте тогда чай, коли яичницу сть не можете, одвайтесь да я пойдемте. Собачка по васъ плачетъ, ружье стонетъ.
— Сейчасъ, сейчасъ… — заговорилъ охотникъ. — Экій какой ты, Амфилотей, ретивый!
— Да вдь надо-же хоть одну птицу убить, коли на охоту пріхали. А ты, мужикъ, пошелъ вонъ!
Егерь взялъ за плечи мужика и выпихалъ его за дверь.
Уже было около одиннадцати часовъ утра, а Петръ Михайлычъ все еще не могъ выбраться изъ охотничьей сборной избы въ лсъ на охоту. Впрочемъ, онъ уже одлъ брюки и высокіе сапоги, перетянутые ремнями выше колнъ, и наполнилъ водкой охотничью фляжку. На стол стояла уже новая, на половину выпитая бутылка водки, и самъ Петръ Михайлычъ, хвативъ на старыя дрожжи нсколько стаканчиковъ, былъ уже изрядно пьянъ. Егерь пересталъ и звать его въ лсъ на выводковъ куропатокъ, а бродилъ изъ угла въ уголъ и бормоталъ:
— Такъ я и зналъ, такъ я и предрекалъ, что эти выводки доктору Богдану Карлычу достанутся.
— Врешь. Въ лучшемъ вид дойду, дай только мн въ аппетитъ войти и позавтракать хорошенько, отвчалъ Петръ Михайлычъ. — Вотъ Анисья грибы изжаритъ, я въ аппетитъ войду — и посл завтрака отправимся. Куда намъ торопиться? Надъ нами не каплетъ.
Егерь махнулъ рукой.
— А къ двнадцати часамъ того и гляди докторъ Богданъ Карлычъ прідетъ. Онъ общался сегодня пріхать. Прідетъ и потребуетъ, чтобы я съ нимъ на охоту шелъ и дичь ему указалъ.
— А ты не ходи.
— Какъ я могу не ходить, ежеіи я свободенъ? Докторъ такой-же членъ охотничьяго общества, такія-же деньги платитъ, какъ и вы.
— Врешь, опять врешь. Ты не свободенъ, ты занятъ, ты со мной, и какъ только докторъ подъдетъ съ изб, такъ мы съ тобой и отправимся.
— Да вдь у васъ ужъ и теперь ножной инструментъ плохо дйствуетъ, такъ какъ-же отправляться-то?
— А Стаканъ-то на что? Стаканъ довезетъ до выводковъ. Стаканъ! Ты тутъ?
— Здсь, ваша милость, — послышалось изъ-за перегородки и показался мужикъ Степанъ. — Могу-ли я отойти отъ вашей милости, коли вы тутъ! Мы вс дла бросимъ, а около вашей чести будемъ присутствовать.
— Такъ закладывай лошадь въ телжку. На выводковъ со мной подешь! — отдалъ приказъ Петръ Михайлычъ.
— Въ одинъ монументъ, ваше степенство! — засуетился мужикъ.
— Стой, стой! — остановилъ его егерь. — Твое руководство будетъ не причемъ. Не додемъ мы, Петръ Михайлычъ, до выводковъ на лошади. Вдь это въ Кувалдинскомъ лсу, а тамъ и прозжей дороги нтъ, — обратился онъ къ охотнику.
— Есть. Я до Акима Михайлова сторожки на прошлой недл здилъ, — сказалъ мужикъ.
— А отъ Акима Михайлова сторожки еще около трехъ верстъ до выводковъ, а Петръ Михайлычъ сегодня нешто ходокъ!
— Я на три версты не ходокъ? Нтъ, это ты врешь, Анфилоша. Точно, что я теперь поослаблъ малость, но вотъ какъ подзакушу грибками, такъ три-то версты въ лучшемъ вид… Запрягай, запрягай, Стаканъ! Полдороги ты меня подвезешь, а полдороги я съ Амфилошей — и въ лучшемъ вид выводковъ подстрлимъ.
— Да вамъ теперь, Петръ Михайлычъ, не только что въ куропатку, а въ сидячаго гуся не попасть, — отвчалъ егерь.
— Мн не попасть? Мн? Нтъ, это ты оставь. Я, хвативши-то горькаго до слезъ, еще лучше стрляю. Помнишь, на утокъ-то ходили? Какъ я былъ пьянъ! А три утки подстрлилъ. Живо, Стаканъ! Одна нога здсь, а другая чтобъ тамъ!
Мужикъ побжалъ запрягать лошадь.
— Петръ Михайлычъ! — кричала изъ кухни Анисья. — Грибы-то вамъ не подать-ли на огородъ? Все-таки-бы васъ тамъ воздушкомъ пообдуло.
— На огородъ? Правильно. Давай на огородъ, — откликнулся охотникъ. — Тащи туда, Амфилотей, водку. Гд моя шапка? Нтъ, ужъ доктору выводковъ не заполучить. Мы ему утремъ носъ.
Началось переселеніе на огородъ, находящійся на задахъ избы. Егерь ворчалъ, но все-таки перенесъ туда водку. Черезъ четверть часа Петръ Михайлычъ и егерь сидли на огород подъ старой вишней, усянной ягодами. Передъ ними на врытомъ въ землю столик шипли грибы на сковородк, стояла бутылка и стаканчики.