Рыцарь умер дважды
Шрифт:
— Один из тех, кого в той сказке убили?..
Я пытаюсь усмехнуться, но он тут же хмуро качает головой.
— Один из тех, к которым хотелось возвращаться даже из гроба. Но в этот раз тебе… вам с Эммой придется самим прийти ко мне. Скоро я…
Судорога пробегает по лицу, он осекается. Ему больно — наверное, это выражение узнаваемо, к какому бы миру ни принадлежал страдалец. Ладонь движется от ребер к животу, тут же сжимается в кулак. Появившейся улыбке не поверил бы ни один зритель. Тем более, я.
— С тобой что-то случится. Я понял. Могу я…
— Нет, — спешно обрывает он. — Не можешь. Пока нужно другое.
— Что? — Это почти вопль, потому что
— Ты веришь? — выдыхает он. — Хоть чуть-чуть… веришь?
Он замолкает, обессилено жмурясь. Не продолжит, не услышав ответ.
Броня рассудочности может быть крайне крепка — и я всегда гордился своей. Она необходима в мире метафизической лжи, в мире, где каждый второй дурит тебе голову и пытается запустить грязные пальцы в душу. Но броня должна оставаться броней. Не превращаться в неснимаемый панцирь, в тяжелые роговые наросты, закрывающие и взор, и сердце. Я в последний раз смотрю на теплое насекомое, светящееся над ладонью, и выпускаю в траву. Я не стану пытаться развеять его, как морок. Ведь оно живое.
— Верю. Ты не тот, за кого выдавал себя. И ты в беде.
Улыбка становится настоящей — широкой и бесстрашной, я ее знаю. Амбер опускает руку мне на плечо и пытливо вглядывается в лицо.
— Отлично. У тебя ведь с собой оружие? Впрочем… — он не дожидается ответа, — может, оно не понадобится. У тебя будет проводник, и еще ты с Эммой. Она многому научилась, она славная девочка. В ней оказалось немало от сестры.
От… Джейн?
— Послушай. — Осторожно пытаюсь ослабить его нервную хватку. — Я не понимаю практически ничего, но мне не нравятся такие авантюры, а особенно то, что ты втягиваешь туда молодых девушек, живых или покойных. Ты не тот, кому я доверю Эмму или…
Амбер фыркает, внезапно развеселившись, и упрямо, нетерпеливо мотает головой.
— Не время ворчать по поводу моих устоев! Вскоре у тебя будет славная компания в лице мисс Бернфилд, и она многое тебе объяснит. Путь будет довольно долгим.
— Путь…
— Я живу там. — Он все так же нетерпеливо кивает куда-то в сторону срубов. — Дальше. За Двумя Озерами. Но я не могу вернуться туда отсюда, с вами, я… вроде как мертв, нет, не спрашивай! Пока что, — он легонько меня встряхивает, — главное, Мильтон. Самое главное. Что бы ты ни увидел. Что бы ни произошло прямо здесь, прямо сейчас. Ни в коем случае…
Его «не бойся» тонет в донесшемся со стороны озер девичьем крике. Это крик Эммы.
Голос, раздавшийся следом, — глухой, злой, хриплый — тоже трудно не узнать.
9
ИНКВИЗИТОР
«Я потерял опору, Нэйт, даже не заметил, как легко. Я хочу прийти в церковь уже несколько дней, прийти с покаянием. Я знаю, вера учит: истинно отпускает грехи Господь; пасторы — не светочи его величия, но рабы; их удел — слушать и наставлять. Пастухи — часть паствы, истинный Пастырь один. Но я прошу у тебя, прошу, Нэйт, отпусти мне грехи или, как в давний день, назови трусом. Сделай что-нибудь, чтобы я поднялся, вспомнил, что я — по праву сын своего отца.
Он подарил мне дом. Я защищал этот подарок, пока на плече лежала отцова рука, и когда она истлела. Город спал без страха, ведь я был его сторожевой собакой. Скажи, Нэйт… когда в воде моей оказалась сонная трава? Когда мне выкололи глаза? Как я допустил сначала смерть невинной, потом явление чудовищ, потом великое пожарище? Никто больше не треплет пса по холке. Пса побивают камнями, ведь одному он еще противится, изо всех сил натягивая цепь. В город не придет старик Линч, продавец пеньковых веревок. Или я стану первым, кого здесь повесят. Я, а не безумный мальчик. Может, тогда очнется хоть кто-то?
Они напуганы: от последнего китайского работяги до мэра. Они вспомнили, от чьей плоти я — плоть. Они сторонятся меня и парней, не слышат нас, когда мы взываем к закону или расспрашиваем, ища правду. Они боятся людей своего племени лишь потому, что те верны мне, и уже нас вместе боятся, как зверей. Все это — на мне. Я не сберег то, чем дорожу более всего.
Пожалуйста, Нэйт… отпусти мне грехи».
Недавно к участку принесли окровавленный труп Старого Джо — владельца лавки — и поставили ту смерть рейнджерам в вину. Позже остались глухи к призывам не рубить с плеча, собрали свору ревнителей морали, и те снова явились к Винсу, искательно выспрашивать, когда же суд над «убийцей Андерсеном». Еще позже, поняв, что суд не грядет, горячие головы пришли все на то же крыльцо и заговорили уже не искательно. Рейнджеров было больше, оружия у них тоже. Дебоширы обещали вернуться с мэром. Смешно. Наш нерешительный добряк все это время качался из стороны в сторону, как апельсин на ветру. Он не смог бы удовлетворить народный гнев, равно как и погасить его.
Я наблюдал все со стороны, в известном смысле сидел в засаде. Единственным моим жестом стало осуждение поджога. Этого хватило, чтобы католики, методисты, квакеры — все, с кем раньше мы хотя бы притворялись соратниками, а не противниками, — начали обходить меня по дуге. Они уверовали: город в осаде дьявола. Я видел другое: дьявол уже внутри. С нами. Даже в церквях, там, где люди ополчились друг на друга. Но я молчал, пока сегодня, — когда чужая паства подпитывала дьявола в себе, — не пришел к Винсенту. Он узнал меня по шагам. Не поднимая головы, протянул руку в пустоту и заговорил горячо, быстро, отрывисто. Я стоял над ним и слушал, а потом, когда наши глаза все-таки встретились, просто осенил его крестом.
— Если ты сын своего отца, — я подступил на шаг к столу, — то знаешь, что делает испуганная толпа после проповедей вроде сегодняшних. Если ты сын своего отца, — я взял со стола нож для бумаг, — то защитишь агнца и будешь не один: твои парни явятся не с толпой, но опередят ее. Если ты сын своего отца… — я резанул себя по указательному пальцу, — то не забыл, что я говорил о двух верах.
Ни слова не сорвалось с губ Винсента, только сжались кулаки. Он знал, что я сделаю дальше, и кивнул, подаваясь вперед. Мы давно научились понимать друг друга без лишних слов. Так легко, что порой в этом сквозит нечто мистичное.
— Тогда… — я провел кровавую черту на его лбу, две от висков до скул, — они помогут тебе. И я. Я нашел виновных, я их приведу. Вам нужно продержаться час или два. Сможете? Сколько у вас здесь арсенала?
— Имеющий уши… — Он наконец улыбнулся. — С толпой можно и говорить, Нэйт.
Наши глаза встретились снова.
— Но не если она начнет штурм.
И не если следом явится кто-то пострашнее. Но, бросив лишь: «Не вешай нос», я вышел прочь.
Чтобы вскоре увидеть двух легко узнаваемых всадников на берегу реки.