Рыцарь умер дважды
Шрифт:
Для улицы, вскипающей бунтом, это почти тишина.
«Паслось же там, при горе, стадо свиней. И просили Его все бесы, говоря: пошли нас в свиней. Иисус тотчас позволил им. И нечистые духи, выйдя, вошли в свиней; и устремилось стадо с крутизны в море, а их было около двух тысяч; и потонули». [44]
Это ли я вижу? Это ли — сейчас, в нашем городе? Опустите факелы. Опустите и послушайте. Братья, ваш ли огонь охватил крышу вашей же крепости? Дом этот есть крепость, люди эти суть ваше воинство. Чем вы им платите? За что? За желание справедливого суда? За отказ повесить безумца на первом суку? Этого вы возжелали? Этого — когда обещали в милосердии уподобиться Христу? Имя такому — фарисейство. Что говорил я
44
Цитируется Евангелие от Марка, притча об излечении бесноватого.
«И сказал Господь: „Оставьте их: они — слепые вожди слепых; а если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму…“ [45] ». Куда вы пришли, слепцы, куда привели слепых друзей своих, слепых детей своих, слепых соседей своих? Куда вы хотите упасть? Ради чего?
Господь добр — и награждает за доброту. Не будет награды тем, кто чинит расправу без Его веления. Я — не воля Его. Я — не проводник Его, но я говорю: стойте. Я говорю: вы пожалеете. Я говорю: твари — не дьяволова казнь, но кара. Заслуженная, неизбежная, каждому из вас за каждое зло. Расскажите мне, кто из вас хотя бы знает лично Сэмюеля Андерсена и поручится, что он гнусный человек? Никто? Расскажите, кто видел Винсента Редфолла призывающим нечистых? Никто? Так что вы? Чей язык начал это? Молчите? Что ж, молчание — отныне ваш крест.
45
Здесь Ларсен отсылает к диалогу между Иисусом и учениками, описанному в Евангелии от Матфея.
А я, пастырь ваш, говорю вам: ныне, уже согрешив, берегите патроны. Берегите факелы, берегите взрывчатку и берегите себя, ступив к нам в укрытие. Берегите. Ибо идут твари.
И твари пришли.
Стая уже рядом, миновала первые дома города. Демонов не десяток, не два, все чем-то вооружены. Их намного больше, чем нас. «Спросил Господь: „Как тебе имя?“, услышал в ответ: „Легион имя мне“». Легион.
Но рядом выпрямившийся над баррикадами Винсент с багровыми полосами на лице. Рядом все больше тех, кто проклинал рейнджеров, а ныне перезаряжает верные винтовки. Рядом тот, кого мертвый волшебник зовет Изувеченным Богом, тот, кто не дал ни одной пуле прервать мою полубезумную проповедь. Я не один. Никогда не был. И не останусь.
…Где-то Эмма Бернфилд и Мильтон Адамс шагают в черную воду — прямо сейчас. Даже отрекшись от них, я в ответе за их души, может, потому ощущаю, как они покидают мир. Теперь я почти не сомневаюсь: в этой жертве тоже есть смысл.
И пусть она станет последней…
ЭПИТАФИЯ
ЧЕТВЕРТАЯ
ПЛАЧ ПРЕДАТЕЛЯ
Жанна, милая, почему ты покинула меня? Жанна, милая, что я натворила? Жанна… все кончено, кончено. Элилейя из рода Кувшинки, умирающая на моих руках, — последнее знамение конца. Я ее сгубила. Вспоминая, как ты любила меня, я снова задаю вопрос: за что? Он, даже чудовищный он, наверное, заслужил твою любовь больше.
Я глупа, Жанна, я так наивна. Как могла я не понять, как могла не предвидеть, что, побывав в прекрасном огромном мире Синего неба, Ойво и Эйро захотят большего, чем смертоносный огонь? Ты предупреждала, ты-то знала: увидев город, и леса, и реку, они не одолеют соблазн, станут экиланами твоего дома. Твое пророчество сбылось.
Жанна, «зверей» была армия — целые полчища, они украли все наши зачарованные перья. Эйро и Ойво велели им затаиться в зарослях у Омута. А когда зазвучала свирель, когда околдованная Элилейя шепнула: «Идите…», — они все бешено бросились вперед и пропали в воде. Ойво — этот мерзавец — отшвырнул меня и сиганул за ними. Эйро — этот безумец, — прежде ударил Элилейю когтями. Он срезал ей три цветка, Жанна, и оставил три кровавых раны. Отсек путь, чтобы я не помешала, чтобы никто не помешал. Милая… мне негде искать помощи. Бедный Вайю обо всем догадался, в убежище пытался помешать «звериным», когда они тащили меня с собой. Он поплатился: Эйро и ему впился в горло. Жив ли Вайю… не знаю, ничего не знаю. Я пошла с этими двоими, чтобы больше не погиб никто, пошла, потому что тогда же услышала зов, злой зов, которого так долго избегала. Я решила: светоч близко, он приведет твою сестру и все исправит. Но он не успел. Не успел, Жанна, враг в твоем доме, и это моя вина.
Я помню: ты дорожила мной. Помню: жалела меня за предрешенную судьбу, потому что твоя была так же предрешена. Помню: когда я попала в плен, ты спасла меня, а на вопрос, что Злое Сердце взял взамен, ответила: «Не заботься». «Не заботься…» — как бы я хотела сказать то же. «Не плачь там, в мире мертвецов, не бойся за родителей и друзей». Но я не могу.
Не нужно было заключать подлую, жалкую сделку с Ойво: взамен на путь он всего лишь должен был безболезненно и быстро убить меня, если я буду приговорена к казни. Я не хотела за края мира, не хотела задыхаться и замерзать в звездной пустоте под взглядами всех, кто верил мне. Я смирилась, что умру; мне нет прощения за твою гибель, но так — долго, видя в последние мгновения твой лик, странную улыбку, а потом кровь, — выше моих сил. Я заслужила это, но я слаба Жанна. Твоя Кьори очень слаба, и ты, прекрасная, мудрая, наверняка пожалела бы ее. Ты бы смилостивилась, ты бы сама ее убила. Если бы могла. Теперь мне наконец довольно собственного мужества. Нечего ждать: светоч проклял меня из могилы прерывающимся голосом, а твоей сестры нет, нет милой Эммы. Наверное, она погибла; наверное, уже с тобой, сожалеет о том, как незаслуженно ласкова была с твоей убийцей. Вы злитесь, Жанна? Злитесь?..
Плакать поздно, время принять судьбу. Так честнее: даже Элилейя собирает последние силы, чтобы только оттолкнуть меня. Она высвобождается из моих объятий, поднимается на трясущиеся ноги. Бредет в воду, и гладь все чернее с каждым шатким шагом. Моя славная подруга, еще одна погубленная мной подруга! Она предпочтет умереть не рядом с предателем, а там, где родилась, расцвела и могла цвести еще долго. Гляжу в худую бледную спину, но не успеваю окликнуть: Элилейя падает как подрубленная, пропадает в глубине и…
Эмма?
Или… ты?
ЧАСТЬ 4
СО ЩИТОМ
[ГОЛОСА ДВУХ СТОРОН]
Дочку мою я сейчас разбужу,
В серые глазки ее погляжу.
А за окном шелестят тополя:
«Нет на земле твоего короля…»
1
ВОСКРЕШЕННЫЙ
Тонкая рука, дрогнув, выпускает мою. Элилейя не ведет нас к берегу; она, едва уверившись, что и я, и доктор невредимы, просто улыбается, ложится в воде на спину и обессиленно смежает веки. Окликаю ее, но тщетно: тело Зеленой Леди недвижно, и все больше какой-то черной маслянистой гущи разливается вокруг. В сумерках, кроме запрокинутого, заострившегося в смертной муке лица, светлеют только кувшинки, увядающие прямо на глазах.
— Элилейя… — зову вновь, хочу встряхнуть за худое плечо, но не решаюсь.
— Эмма. — Доктор осторожно трогает шею девушки, ждет какое-то время и вздыхает. — Она не дышит. Правда, я не уверен, дышала ли она раньше и к какому виду относится…
Дышала, говорила и радовалась мне, почти как ребенок. С Элилейей все было в порядке, кроме последних дней, когда она отрешилась, странно замкнулась. Была ли это разгорающаяся болезнь? Из-за нее бедняжка умерла? Или…
— Ее убили… сгубили…
Кьори на берегу; заламывая руки, глядит на нас. Она до смерти напугана, трясется, наконец, не дожидаясь меня, сама бежит по воде. Спешное движение поднимает волны; тело Элилейи, казалось бы, такое легкое, погружается глубже. Я не успеваю помешать: доктор, подхватив меня за руку, спешит жрице навстречу. Одержав над собой верх, одолев желание ринуться назад к тонущему трупу, я приветствую Чуткое Сердце, обнимаю. Силюсь не замечать: вода почернела уже вся, с поверхности исчезли не только цветки, но и отражения. В Омуте жутко. Он будто вот-вот поглотит и нас. Я торопливо тяну и доктора, и жрицу на сушу.