Рыцарь умер дважды
Шрифт:
— Кьори, я пришла. Мы пришли, чтобы все…
Она вырывается из объятий, отшатывается, глядит с лихорадочным блеском в глазах. Наверное, она зла, что мы явились поздно, что допустили такую беду, что с нами нет Эйриша. Я готова просить прощения, утешать, готова к чему угодно, кроме шепота:
— Эмма, это я… я. Из-за меня, меня…
Она рыдает так, будто действительно повинна во всем, что обрушилось на наши миры. В смерти Джейн и Элилейи, в муках светоча, в безумии «звериных». Кьори падает, обнимает мои колени, лепечет: «Прости, прости…». Я прижимаю
— Тише, милая. Тише… я знаю, ты ни при чем.
Все это время доктор, явно смущенный сценой, осматривается. Его едва ли не удивило то, как быстро обсохла одежда после нырка в озеро, и изумрудное небо, и причудливый облик умершей девушки, и лик живой, жмущейся ко мне. Но губы его сжаты, взгляд спокойный. Адамс не ищет, какой вопрос задать первым; скорее всего, он не задаст ни одного. И точно он не паникует, как я, когда впервые оказалась здесь. Он все-таки военный. И ведет себя совсем как бесстрашный полководец, говоря:
— Если я понимаю верно, нам не вернуться тем же путем. Если так, поспешим. Амбер…
— Эйриш, — спешно называю привычное жрице имя. Кьори только всхлипывает. — Пожалуйста, отведи нас в Лощину.
— Эмма, но «звери»… — начинает она.
…В городе. Убивают и грабят, совсем как Дикие Псы. Возможно, уже расправились с шерифом и даже пришли в мой дом. Стискиваю зубы, прогоняя мысль прочь.
— Нам нужен светоч. Он их усмирит.
— Он зол на меня… я несколько дней пряталась от него, я боялась гнева! Я…
— Кьори. — Все еще борясь с невыносимым ужасом, я сжимаю ее ладони. — Ради нас, ради него. Будь сильной. Я… я ведь с тобой. Ты можешь. Я знаю.
Она поднимает взгляд и впервые видит, что на мне. Дрожащие пальцы, выскользнув из моих, трогают доспех, рукав рубашки, потом — меч на поясе. Кьори глядит странно: как если бы перед ней был кто-то другой. Кто-то хорошо знакомый, кто-то, чьей тенью я так и осталась. Впервые я не просто не чувствую горечи. Я рада, я тепло улыбаюсь. Не так ли улыбалась Джейн?
— Да. — Кьори встает, отряхивает рваную юбку, в последний раз оглядывает потемневшую воду. — Да, Эмма, обещаю. Я попытаюсь. В последний раз.
«В последний раз». Есть что-то очень тревожное в словах, во взгляде, в поступи жрицы. Но я заставляю себя не думать об этом, как заставила забыть, что Омут больше не ведет домой. Не важно. Пророчество скоро осуществится. Встав из гроба, Эйриш поможет и нам, и городу. Вот только… хватит ли мне воли, хватит мужества спросить, как спасти мою бедную сестру, и получу ли я ответ? Или ответ знает лишь тот, кого светоч собирается уничтожить?
«Отнимите камень. Отнимите… ради Джейн».
Держись, родная. Если ты слышишь, потерпи. И я обязательно приду.
Музыка разливается в воздухе, усмиряя не только змей, но и упрямые низкие ветви. Они сами покорно открывают дорогу; даже ни одна ядовитая лиана не смеет коснуться ни тебя, ни тех, кого ты ведешь. Ты стала сильнее, Кьори Чуткое Сердце, искуснее в чарах. Жаль, не прибавила храбрости и ума, ведь ты вздрагиваешь и спотыкаешься прямо сейчас, осознав: я зову тебя. Зову и вижу каждый ваш шаг.
Не бойся, Кьори. Не сейчас. Тебе вообще стоит бояться не меня, ведь я пока в могиле, ничего не могу сделать и узнать. Например… кто привел в мир Синего неба чудовищ? Ты еще расскажешь. Придется, ведь ты что-то знаешь, чем иначе объяснить твое пугливое молчание? Верная девочка… ты никогда меня не предавала, никогда, что нашло на тебя ныне? Ты даже призналась мне в страшном убийстве… страшном ли?
Слезы падают на свирель. Играй, Кьори. Играй. Путь завершается.
Не оглядывайся, не вслушивайся. За твоей спиной Эмма рассказывает историю двух сестер. Туда вплетаешься ты, и я, и наши прекрасные черные башни, и вождь с зачарованным именем. Эмма называет его — храбро, гневно и отчаянно. Шепчет: «Мэчитехьо убил Джейн», и ты спотыкаешься вновь. Потому что Мильтон — он мыслит трезвее всех, кого я знаю, видит зорче, — тихо отвечает:
— Но кое-что здесь не сходится.
Она замирает, будто перед преградой, едва не проваливается в топкую яму.
— Что?.. — Эмма все же идет дальше, а тот, в ком я и не сомневаюсь, продолжает:
— Будь Джейн серьезно ранена здесь, существо из озера разве отпустило бы ее? Или, по крайней мере, не подняло бы тревогу? Не утверждаю, но, возможно… ее убил кто-то другой. У нас. Кто-то… ближе или кто-то, кто прошел с ней. Вождю, полагаю, этого бы не позволили.
Забавно. Все лежало на поверхности, правда, жрица? Просто кто-то, мы оба знаем, кто, заставил бедную девочку нырнуть поглубже. Очень глубоко, так, чтобы захлебнулась.
— Сэм?.. — У Эммы такой мертвый голос, слышишь? — Н-нет. Нет! Я…
Мильтон возвращает ее со дна нового отчаяния к свету, приобняв за плечи.
— В этом я сомневаюсь так же, как шериф и ваше сердце, дитя.
Она — маленькая, нелепая даже в героическом наряде — цепляется за его локоть. Я в который раз поражаюсь, с какой легкостью он всегда, всем находит слова, и улыбаюсь в темноте.
— Мы выясним. Уверен. Прибавим-ка шагу, наша спутница вот-вот нас потеряет.
Играй, Кьори, играй. Именно так — в мгновения, парой фраз, — рушатся самые крепкие замки лжи. Сколько осталось стоять твоему?
Да, если Жанна — предательница, переметнувшаяся к Злому Сердцу, я обязан буду простить тебя. Такова справедливость, для всех, кроме двоих за твоей спиной. Но ведь мне уже не спасти тебя от тебя самой. От всего, что ты сделала, сбегая из развалин собственной совести, верности, дружбы. Ты больше не хочешь жить, жрица, так же, как не хотела умирать. Ты похоронена, совсем как я. Не правда ли? Так пусть же играет свирель…