Рыцарь умер дважды
Шрифт:
Он подается ближе. Убеждаюсь: лицо увядшее, выглядит изнуреннее, чем когда-либо. И все же каждое движение по-прежнему дышит силой. Опасной силой, которую не стоит злить.
— Ты очень умен, Белая Сойка. — Мэчитехьо улыбается почти восхищенно; глубокие морщины прорубают углы рта. — Умен и храбр, раз дерзнул предположить, что я пекусь не только о народе. Всю жизнь я думал лишь о вас. Но ныне…
Он осекается, качает головой. Доливает нам обоим вина, но, как и я, не прикасается к пище. Я молча жду, зная: он закончит. Закончит, раз начал.
— Мое
Мы замолкаем, оба смотрим на огонь. Мне вдруг видится там существо — чья-то давняя жертва, была ли она, или беседа просто разбередила мое воображение? Но вот тонкий женский силуэт тянет руку, становится четче; чудится, будто я узнаю его. Движение рядом отвлекает меня: Вождь опять склоняет голову, болезненно закрывает глаза трясущейся ладонью.
— Нет… нет. Белая Сойка, приглуши пламя. Оно меня слепит.
Он всегда любил, чтобы разом пылали десятки поленьев, чтобы огонь плясал повыше и был ярким, как уличные костры. Но сейчас я рад подчиниться: есть что-то нехорошее в сегодняшнем пламени. Я выливаю на головни целый кувшин воды. Рыжие языки притухают.
— Благодарю тебя. — Мэчитехьо выпрямляется. — Благодарю и… благодарю духов за твое существование. — Рука тянется ко мне, судорожно сжимает плечо. Острый взгляд впивается, продирает и то ли допытывает, то ли кричит о помощи. — Белая Сойка, ты мой третий сын. И неважно, от чьего ты семени. Как я рад, что обрел тебя.
Пальцы крепче тисков, глаза жарче полузадушенного пламени. Но Вождь дрожит и на мгновение кажется почти стариком, прежде чем обрести прежний облик — воина в расцвете, страшного и величественного. Я знаю: рука, вырывающая сердца, легко сломает мне ключицу, но не боюсь. Что бы я ни слышал и ни видел, я никогда по-настоящему не боялся Вождя. Не боялся, но верил ему, как верили избравшие его духи. Не это ли он ощущал, доверяя мне в ответ?
— Третий сын… — сдавленно повторяет он, и я решаюсь спросить:
— Где же… первые два?
У Мэчитехьо нет жен, нет детей. Он не сближается ни с кем даже для недолгих утех, во всяком случае, никто не слышал об этом, и, вероятно, это правда. Шаману лучше с пустым сердцем, силы он должен отдавать дару, — так у нас верят. Страсти туманят ум, глушат зов духов, — так сам он говорит, равнодушно глядя на гордых дочерей нашего племени и сладко пахнущих дикарок с цветами в волосах. Так было при мне, отце, отце отца. Но ведь иные говорят, Мэчитехьо древен, даже древнее Форта. Что он оставил в прошлом?
— По Ту Сторону, Белая Сойка. — Он все приглядывается ко мне, и снова улыбка чуть оживляет лицо. — Ты ведь знаешь о месте, откуда мы ушли, о жизни, которую влачили. — Пальцы сжимаются. — Не слушай жрецов. Мы не строили башен, мы забрали их, пусть и по праву. А прежде у нас был иной дом. Тот, о котором ты иногда грезишь.
Он выпускает меня. Глаза застывают, и я не могу двинуться, завороженный догорающей там скорбью.
— Первый сын… — Вождь поводит пальцами перед моим лицом, и хищная кошка вспыхивает из искр, мчит по воздуху, замирает на ладони и начинает бешено метаться, — зачат в юной глупости, с женщиной, мне не принадлежавшей. Мы скрыли позор, и до конца мать отрицала его, боясь и меня, и мужа. Мальчик вырос в мужчину, я знаю: он силен. Одно создание в том мире назвало его Черной Пантерой. Имя это ему подходит.
— Ты призывал его? Призовешь?
— Никогда. — Вождь сжимает кулак, кошка тает. — Он тень с чужой душой.
Вождь сидит сгорбленно и безмолвно несколько мгновений, затем выпрямляется. Над раскрывшейся ладонью оживает другое огненное создание, мотылек. На трепещущих крыльях — почти ослепительные глаза.
— Второй сын… — вновь заговаривает Мэчитехьо, — дитя моего проклятья. Я овладел его душой, когда он был в утробе; он — мои глаза и уши в том мире, на случай беды или нужды. У него стойкий дух, он сражается со мной. Сражается все время и не покоряется надолго. Но несколько раз он уже помог мне. Помог и ныне, в деле, заставившем меня затвориться в покоях. Он указал мне путь.
— Деле?..
Мэчитехьо не слышит или скорее не желает слышать о главной моей тревоге. Он снова сжимает кулак, сдавливая в судорожной хватке мотылька.
— Но и второй сын мне не дорог. Однажды я освобожу его, а он даже не заметит. Зато… — когда рука разжимается, над ней огненная птица, — у меня есть ты, Белая Сойка. Сын, мною не зачатый, не околдованный, но единый душой. И… — Он легко дует На птицу, чтобы та пропала, — у меня кое-что есть для тебя. Я не думал дарить это сейчас, но не думал и о честной беседе. Может, так угодно духам.
Он недолго ищет что-то в складках одеяния, наконец вынимает нож с костяной рукоятью. По ней тянутся растительные орнаменты, в орнаментах — лики. Среди листвы сверкают зеленые камни.
— Я не вдохнул сюда волшебства, — тихо говорит Вождь. — Это оружие лишь для простого боя. Им я бился со здешним правителем. Оно твое. Если меня не станет… — Нож ложится в мою дрогнувшую ладонь, — отдели лезвие от рукояти. Там найдутся все ответы.
Киваю, сглатывая ком. Мне хочется возразить на «Если меня не станет», ведь это нелепо, невозможно: Вождь непобедим, никто даже не дерзнет сразиться с ним, тем более существа, ютящиеся в лесах. Но я знаю: Мэчитехьо разгневается, увидев хоть проблеск моего ужаса. И не будет более разговоров, забудутся слова «третий сын». Те двое, Пантера и Мотылек… они сильны. Но я сильнее.
— Благодарю, Вождь. — Провожу по рукояти пальцами, потом вешаю нож на пояс. — И обещаю поступить, как тебе угодно. Но я все же буду верить, что время твое…
— Умножится, — заканчивает он за меня совсем мягко. — Да. И не только мое, Белая Сойка. — Он вдруг начинает подниматься. — Что ж. Теперь я уверен: ты должен узнать кое-что еще. Самое важное. Идем.
Остается лишь подняться, оставив стол, — ни одно блюдо так и не тронуто. Мэчитехьо по коридорам следует к личным покоям. Дверь, ведущая в первую же залу, на замке. А ведь Злое Сердце никогда не запирается, никогда кроме…