Рыцарь в черном плаще
Шрифт:
— «Жакобер, арестованный при входе в наш подземный курятник, был предан в руки нашего всемогущего правосудия.
Уличенный в тройном преступлении: постыдном лицемерии, гнусном вероломстве и низкой измене, — вышеупомянутый Жакобер осужден единогласно трибуналом семи петухов. Осуждение Жакобера основано на точном исполнении первой статьи нашего закона, гласящей:
«Кто бы он ни был, несмотря на возраст, пол, положение в обществе и истинные достоинства, какова бы ни была польза, которую он мог бы приносить, — каждый, кто войдет в курятник, не будучи петухом, курицей или цыпленком, будет немедленно осужден на смерть и казнен через час, а тело его укрепит здание».
Петухи пропели три раза, казнь должна совершиться через час. Подсудимый приговорен к замуровыванию заживо в стену.
Казнь начинается. Подходит первый петух и привязывает осужденного, каждая веревка окроплена каплями крови петуха, или двух куриц, или четырех цыплят. Первый петух поет и отступает назад. Подходит второй петух, он хватает осужденного, опрокидывает его и тащит за ноги к левой стене курятника, там он поднимает его и ставит в угол, потом поет и отступает. Подходит третий петух, берет четыре железные стержня и вбивает их в обе стены, чтоб они не дали осужденному упасть; петух поет и отступает. Жакобер стоит неподвижно, связанный веревками и сдерживаемый железными стержнями. Глаза осужденного дики, он кричит. Подходит четвертый петух, за ним четыре курицы; две несут камни, две — ящик с известковым раствором; петух вынимает из-за пояса золотую лопатку и начинает складывать камни в ряд перед осужденным. Приходит пятый петух и кладет второй ряд. Шестой петух кладет третий ряд. Теперь видна лишь голова осужденного, он кричит, плачет, стонет. Седьмой петух кладет последний ряд. Тогда семь петухов подходят, окружают стену, поют возле нее три раза и уходят. Правосудие совершено!»
Вот что заключается в протоколе, государь, — сказал Фей-до де Марвиль. — Ниже следуют подписи, каждая с разноцветной печатью: Хохлатый Петух — печать белая, Петух Яго — зеленая печать, Петух Золотой — печать желтая, Петух Индийский — печать красная, Петух Черный — печать черная, Петух Растрепанный — печать серая, Петух Коротышка — печать коричневая. Под этими подписями стоит фраза: «Протокол одобрил и подписал: Петушиный Рыцарь».
Людовик XV взял бумаги и рассмотрел их.
— Документ составлен точно так, как составляются протоколы парламента, — заметил он. — Он находился между полицейскими донесениями?
— Да, государь.
— Кто же его положил туда, Марвиль?
— Не знаю.
— Однако, чтобы положить эту бумагу на ваше бюро, надо было войти к вам в кабинет.
— Совершенно верно, государь.
— Если в ваш кабинет входит человек, будь то мужчина, женщина или ребенок, его должны увидеть.
— Я не смог добиться никаких сведений на этот счет.
— Ваш кабинет, однако, охраняют.
— В трех помещениях, смежных с ним, находятся по три секретаря и по девять помощников.
— А случается ли, когда эти помещения остаются пустыми?
— Никогда, государь. У меня девять секретарей по три для каждого кабинета. Помощников секретарей двадцать семь, по девять для каждого кабинета. Каждый старший секретарь имеет под начальством девять помощников и должен дежурить восемь часов в сутки.
— Восемь часов каждый день?
— Нет, государь. Я счел своим долгом изменить прежний порядок: теперь каждый старший секретарь со своими помощниками дежурит через сутки вечером и через двое суток — ночью.
— Очень хорошо!
— Вы это одобряете, ваше величество?
— Вполне: дежурство осуществляется непрерывно и днем, и ночью.
— У моего большого кабинета только три входа и каждый сообщается с кабинетом секретарей. Тайных агентов я принимаю не в нем, а в своем личном кабинете, хотя их донесения каждый день кладутся в большом кабинете. Следовательно, физически невозможно, государь, если секретарь и его девять помощников не сговорились обмануть меня (чего даже предположить нельзя), чтобы кто-либо незаметно вошел в мой кабинет и оставил там эти бумаги.
— А другого входа нет, кроме как из трех кабинетов ваших секретарей?
— Нет, государь.
— А окна?
— Окон совсем нет. Большой кабинет освещается стеклянным потолком. Это сделано для того, чтобы никто не мог заглянуть в комнату.
— Каким же образом объясняете вы то, что бумаги попали на ваше бюро, господин начальник полиции?
— Я не в состоянии этого объяснить, государь.
— Один из ваших секретарей или помощников, который принес донесения, мог положить туда эти бумаги?
— Помощник секретаря никогда не приносит донесения в мой кабинет, это делает дежурный секретарь. После того, как он кладет донесения на мое бюро, никто не может более входить.
— Ну, тогда этот секретарь!
— В эту ночь, государь, дежурил Габриэль де Санрей, мой зять.
— Если так, любезный Фейдо, — сказал король, — я так же, как и вы, не понимаю ничего. А вы, месье де Мирпуа, — обратился король к епископу, — что вы заключаете из всего этого?
Епископ медленно выпрямился и посмотрел на короля с торжественным выражением.
— Государь, — сказал он голосом серьезным, — я заключаю, что, к несчастью, многое придется сделать для того, чтобы могущество вашего величества и ваших представителей могло сравниться с ловкостью тех, кто противостоит вам! Я не удивляюсь, государь, и глубоко потрясен, что в таком просвещенном веке, как наш, и в царствование такого государя, как вы, могут совершаться такие происшествия!
— Не хотите ли вы сказать, месье де Мирпуа, что королю служат дурно? — спросил, подходя, маркиз д'Аржансон.
— Если бы я хотел это сказать, господин министр, я так и сказал бы, — ответил епископ. — Я не обвиняю, я соболезную и сокрушаюсь вовсе не о том, что виновных не могут наказать, а что посягают на свободу невиновных.
— На свободу невиновных! — повторил маркиз д'Аржансон. — О каких невиновных говорите вы?
— Об аббате Ронье, канонике Брюссельского капитула.
— А! — произнес д'Аржансон, посмотрев на начальника полиции. — Вы говорите о том человеке, который арестован вчера утром?