Рыцари былого и грядущего. Том II
Шрифт:
На душе Усамы стало радостно и немного тревожно. Юный рыцарь хотел сделать им большой подарок, открыв нечто важное и сокровенное. Бог-Ребёнок. Да вознесётся Аллах высоко, над тем, что говорят христиане. Но ведь этот юноша и впрямь мудрец с чистой и ясной душой. Он сказал, что нам не стоит спорить о религии и решил просто показать самое главное, корневое различие между исламом и христианством. Для мусульман Всевышний бесконечно далёк и совершенно непостижим. Что-либо говорить про Аллаха и уж тем более изображать Его — немыслимо, невероятно. А христиане готовы носить Творца вселенной на руках, баюкать Его и нянчить, потому что Он — Ребёнок. Христианство — ласковое и нежное, как руки матери. Как можно идти с этим в бой? Как можно не испугаться страшной мясорубки, привыкнув к ласковым объятиям своей нежной веры? А ведь эти поклонники Ребёнка дерутся словно львы и боятся смерти порою куда меньше, чем мусульмане, привыкшие к суровому поклонению
Эмир Муин ад-Дин и Усама ибн Мункыз молча и сдержанно поклонились юному тамплиеру.
Усама весело улепётывал. Он убежал из Каира от неминуемой смерти, и ещё неизвестно убежал ли, может быть, догонят, а на душе было так радостно, так задорно, словно молодость вернулась. Звёздная ночь, безмолвная пустыня, отряд в 3 тысячи сабель, и они несутся, подобно смерчу. Усама представил себе, что под ним — волшебный конь Аль Барак, который мчит его через космос.
Впереди показались белые плащи. Тамплиеры! Усама громко и жизнерадостно расхохотался. Что может быть лучше, чем бой с друзьями-тамплиерами посреди ночной пустыни! Усама выхватил саблю и весело поскакал прямо в гущу друзей-врагов.
Через два года после того памятного посещения Иерусалима умер покровитель Усамы эмир Муин ад-Дин. Положение ибн Мункыза в Дамаске сразу же осложнилось. Не то что бы он впал в немилость, но роли уже никакой не играл и смотрели на него весьма косо. Заигрывания с тамплиерами у многих в Дамаске, мягко говоря, не вызывали восторга. Все, конечно, понимали, что главный их враг — Зенги и для противодействия ему хороши все средства, но старались на всякий случай сторониться тех, кто работал над созданием коалиции с тамплиерами. Сторонились не очень демонстративно — авторитет покойного эмира многим запечатывал уста, но эмир умер, и при встрече с Усамой почти все его вчерашние друзья начали переходить на другую стороны улицы. Впрочем, идею союза с крестоносцами Дамаск не отверг полностью, но занял выжидательную позицию, и Усама, символ этого союза, стал, во всяком случае, пока, весьма неудобен.
Усама ибн Мункыз очень любил Дамаск и не имел иных намерений, кроме как служить родному городу, но, оставаясь в его стенах, он сейчас ничем не мог послужить Дамаску. Тогда он решил отправиться в Каир. Фатимидский халифат был очень серьёзным игроком на шахматной доске восточного Средиземноморья, заручиться поддержкой такого мощного партнёра было бы очень выгодно, но вот беда — Каир склонялся скорее на сторону Алеппо, чем Дамаска. Не слишком явно и не открыто, но всё же. Эти-то проблемы и намеревался порешать в Каире Усама ибн Мункыз. Ему и в голову не приходило, что он застрянет в Египте на долгие 10 лет.
Без Усамы хлынул в Палестину второй крестовый поход. Когда он узнал, что крестоносцы под предводительством короля Франции Людовика осадили его родной Дамаск, он сначала не поверил своим ушам. Потом пришёл в неописуемое бешенство. Потом успокоился и начал думать.
Так-так. Весь мир знает, чем было вызвано второе нашествие крестоносцев на Восток — Зенги Кровавый сожрал графство Эдесское. Крестоносцы шли для того, чтобы вернуть графство и вот вдруг, не приближаясь к Эдессе, они почему-то устремились на Дамаск. Ай да Зенги! Молодец, хорошо поработал. Только слепец не увидит теперь, что стоит за изменением направления крестового похода — сговор между эмирами и баронами Северной Сирии. Баронам Антиохии наплевать на Иерусалим, точно так же как эмирам Алеппо наплевать на Дамаск. У них на севере свой баланс интересов, своё равновесие сил. Франки Антиохии уже смирились с потерей Эдессы — лишь бы их не трогали. Они обо всём договорились с Зенги. И тут, как снег на голову, совершенно не нужный антиохийским франкам крестовый поход, грозящий нарушить хрупкое равновесие сил в Северной Сирии. Для Зенги крестовый поход — большая проблема, а для князя Антиохии Боэмунда — тоже не решение проблем. Западные крестоносцы, как всегда, перебьют все горшки и исчезнут, а Зенги с Боэмундом будут вынуждены ещё очень долго собирать черепки. И вот эти двое нашли выход — пропустить крестовый поход через себя на юг, натравив его на Дамаск, точнее — стравив естественных союзников — Дамаск и Иерусалим. А король Франции Людовик позволил сделать из себя дурачка, да и не удивительно. Откуда Людовику знать, какую роль играет Дамаск в делах Востока? Но тамплиеры! Неужели они не объяснили королю, что он совершает гибельную ошибку, нападая на своего единственного восточного союзника — Дамаск? Значит, антиохийское влияние на Людовика оказалось сильнее тамплиерского. Это козни Зенги. Вот уж не думал, что у Кровавого есть ещё и мозги.
Потом Усама узнал, что крестоносцы не смогли взять Дамаск и теперь говорят, что осада закончилась неудачей из-за предательства тамплиеров. Бред пьяного факира. Усама теперь искренне сочувствовал своим друзьям-храмовникам. Они, должно быть, и правда не слишком усердствовали во время осады дружественного Дамаска, но они никого не предавали. Крестоносцев предали антиохийцы, снюхавшись с Зенги, и надо же им теперь кого-то обвинять в предательстве. Тамплиерам не позавидуешь, но Дамаск устоял, не доставшись ни Людовику, ни Зенги. А это — главное.
Жизнь Усамы в Каире была роскошна и тягостна, полна всевозможных развлечений и невыносимо скучна. Как мог он радоваться красоте танцовщиц, если дело не двигалось? Каир не шёл на союз с Дамаском, хотя и не отвергал этого союза. В Каире нечего было делать, но и покидать его было нельзя. Усама занимался тем, что укреплял свои позиции при дворе халифа, не вполне, впрочем, понимая, как это ему может пригодиться.
А Зенги так и не вошёл в Дамаск! Кровавый сдох! Но в Дамаск вошёл сын Зенги — Нур ад-Дин. Душа Усамы похолодела при этом известии. Его Дамаска больше нет. Но, может быть, на самом деле всё не так уж мрачно? Ведь Дамаск стоит. Он никуда не делся. А про Нур ад-Дина говорят много хорошего, он совсем не похож на своего безумного папашу.
Усаме вдруг так невыносимо захотелось в Дамаск, что, казалось, он сейчас встанет, и, в чём есть, пойдёт на родину пешком. Но кто он такой для нового повелителя Дамаска? Никто — в лучшем случае, а в худшем — заклятый враг его отца. Хорошо бы чем-то уравновесить это неприятное обстоятельство. Но чем? С чем он явится к Нур ад-Дину?
И вот тут произошло нечто весьма интересное. Источник из ближайшего окружения халифа сообщил, что при дворе созрел заговор. Фаворит халифа Насреддин решил сам сесть на трон. Усама не любил Насреддина. Не отличавшийся ни умом, ни храбростью, ни талантом правителя, фаворит компенсировал эти недостатки лишь напыщенностью и важностью. Одно слово — индюк. Но нельзя ли извлечь выгоду из этого заговора, обратив слабые стороны претендента на престол в свою пользу? Что если попытаться склонить его к союзу с Дамаском уже сейчас, пока он ещё не обладает реальной силой? Заговорщики сговорчивы. Конечно, если Насреддин станет халифом, он может и забыть про обещание, данное Усаме, но не резон ему будет забывать. Власть узурпатора первое время не отличается устойчивостью, любой, кто сел на трон в результате переворота, начинает искать новые опоры для своей власти, поскольку союзы, на которые опирался старый правитель, не только ненадёжны, но и опасны. И тут Насреддину весьма полезен будет Усама, предлагающий союз с Дамаском. Правда, с родным городом ибн Мункыз сам теперь не имеет никакой связи, но зачем об этом знать Насреддину? К тому же власть Нур ад-Дина в Дамаске тоже новая, неустойчивая и так же нуждается в новых опорах. И тут ко двору Нур ад-Дин является Усама — не забытым ничтожеством, не врагом отца, а связующим звеном между халифом и атабеком. Хорошо Дамаску, хорошо Каиру, хорошо Усаме — радость на полмира. Так красиво придумал, что даже стихами заговорил.
Договориться с Насреддином о взаимной поддержке и последующем союзе с Дамаском оказалось весьма несложно. Но заговор провалился. Провалился настолько позорно, что самому было впору провалиться под землю. Халифа-то зарезали без проблем прямо в спальне. Так же легко прикончили двух братьев и великого визиря. Но не подумали о сестре халифа, не обратили внимания на бабу. И когда на исходе кровавой ночи Насреддин уже уселся на халифский трон в окружении мамелюков, сестрёнка заявилась в тронный зал с открытым лицом, которое исцарапала в кровь. Её сопровождали только два телохранителя, но сумасшедшая баба с кровавой маской вместо лица сразу же могильным голосом обратилась к командиру гвардейцев-мамелюков:
— Ты забыл про меня, Ахмет. Разве не течёт в моих жилах кровь халифа, убитого тобой? Разве не надо и меня тоже убить? Вот моё горло. Режь!
— Госпожа. вам ничто не угрожает. Ступайте к себе.
— К себе?! Где я теперь у себя? Только в раю вместе с моими братьями, которых ты убил!
Она ещё долго визжала, причитала и изрыгала страшные проклятия. Насреддин несколько раз приказывал её прикончить. Но на Ахмета, этого бесстрастного убийцу, её вопли произвели очень сильное впечатление. Воин, проливший реки крови, не смог прикончить одну-единственную полоумную дуру. Может быть, Ахмед был тайно в неё влюблён, и она знала об этом? Когда же она пообещала ему прощение, если он поможет наказать остальных убийц, Ахмед подошёл к ней, поклонился и, встав лицом к заговорщикам, скомандовал: «Ко мне, мамелюки!». Большинство воинов перешло на сторону своего командира. Не все, конечно, перешли, на многих ведьмино представление никакого действия не оказало. Насреддин в окружении сохранивших верность сторонников выбежал из зала и направился к казармам мамелюков. Но туда же направился и Ахмед с ведьмой. Гвардия раскололась, в городе началась резня.