Рыцари пятого океана

Рытов Андрей Герасимович

Однажды перед наступлением надо было нанести по переднему краю обороны противника бомбовый удар. Самолеты 72–го полка вовремя поднять не удалось. Вызвал меня командующий армией Г. М. Штерн. Рядом с ним стоял Копец и нервно похрустывал суставами пальцев. С ним разговор уже состоялся. Очередь дошла до меня.

— Авиация не выполняет своих задач, а вы в это время проводите беседы с комсомольцами. Сейчас же отправляйтесь в Петрозаводск и наведите на аэродроме порядок.

Штерн был спокойным и на редкость деликатным человеком. Но тут и он не сдержался, потому что речь

шла о судьбе людей, наступающих на сильно укрепленную оборону противника.

Я поспешно вышел из кабинета командующего, сел в машину — и на аэродром. Там в готовности номер один стоял связной самолет.

— Под Петрозаводск! — приказал я выбежавшему из тепляка летчику.

К самолету с трудом пробился автостартер, крутнул винт раз, другой — мотор не заводится. Ну, думаю, час от часу не легче. Сижу в открытой кабине, продрог до костей, а мотор безмолвствует.

— Прошло всего двадцать минут, как прогревал, — говорит испуганно летчик, — а уже морозом схватило…

Натужно воя, автостартер долго крутит винт. Наконец мотор заработал.

Прилетев на аэродром, я спросил, почему полк бездействует. Шанин, инженер и начальник базы растерянно разводят руками:

— Мороз. Все сковало. С самого рассвета бьемся.

Вижу, люди трудятся на совесть, даже рукавицы побросали, голые руки примерзают к металлу. Что делать? Руганью положения не исправишь. И вдруг один из техников предлагает:

— Давайте закатим бочку с маслом в баню, разогреем как следует, а потом зальем в самолетный бак.

Смекалистый парень. Молодец. Идея понравилась всем.

Начали даже удивляться, почему не могли додуматься до такой простой вещи раньше. Вскоре дело пошло на лад. Затопили баню, подогрели масло и заправили им самолеты. На стоянке весело заработали моторы. Люди заулыбались и стали подбрасывать на руках инициативного техника.

Прошло немного времени, и вся группа машин, выделенных для поддержки наступающей пехоты, вырулила на старт, поднимая тучи снежной пыли. Взмах флажком — и самолеты один за другим поднялись в звенящий от мороза воздух.

По телефону сообщаю Ивану Ивановичу и докладываю Штерну, что самолеты ушли на задание.

— Вот это другой разговор, — с удовлетворением сказал командарм. — Так работайте и впредь. А то беседа… Ее можно провести когда угодно. Поняли? Сорвете еще раз боевой вылет — и вам, и Ивану Ивановичу не поздоровится.

В минуты недовольства Штерн был крутым, и тогда лучше не попадаться ему на глаза. Но гнев быстро проходил, уступая место обычной для командарма деликатности.

Способ подогрева масла, предложенный опытным техником, натолкнул на мысль сделать что-то подобное и в других частях. Я рассказал об этом инженеру М. М. Шишкину, и он срочно распорядился использовать для подогрева масла и воды все мало — мальски подходящие на аэродромах помещения. А позже где-то раздобыл водомаслогрейки.

Нашлись умельцы, которые соорудили брезентовые рукава наподобие пожарных шлангов. Горячий воздух от печек подавался по ним к моторам самолетов и под капоты автомобилей. Нельзя было без присмотра оставлять машины на ночь, и мы организовали дежурство техников и шоферов.

Все это сейчас кажется мелочью. Но тогда мы высоко ценили такую рационализацию. Шутка сказать: раньше с машинами маялись сутками, теперь же на то, чтобы привести их в действие, уходило всего несколько минут.

Во время очередной встречи со Штерном я доложил ему о смекалистом технике. Командующий распорядился вызвать его в штаб армии, чтобы он поделился своим опытом с ннженерами — автомобилистами. В наземных ча стях водители тоже мучались на морозе не меньше, чем наши. Нехитрая выдумка, а как она упростила дело.

Техника Штерн наградил и с почестями отправил в свою часть. А командира полка, не сумевшего вовремя обеспечить вылет самолетов на боевое задание, освободил от занимаемой должности. Вместо него был назначен опытный командир Ю. Таюрский, а начальником штаба — и. И. Брайко.

Финской авиации в полосе нашей армии было мало. Несколько раз мы видели, как небольшим группами и поодиночке пролетали «фоккеры» и «бристоль — бленхеймы». Дважды сбросили они по нескольку бомб неподалеку от штаба армии, не причинив нам никакого ущерба, если не считать разбитой кухни.

— Бисовы дитыны, — ругался седоусый повар, собирая разбросанные на снегу половники и жестяные миски. — Такой гарный борщ сготовил а они его разлили. Ну чем теперь я буду кормить хлопцив?

Под руку ему подвернулся низенький сержант, командир зенитной установки:

— А ты куда смотрел? Почему плохо стрелял?

— Высоко летели, Петрович. Пушка моя не достала.

— «Не достала», — передразнил его Петрович. — А вот у меня черпак хоть и на короткой ручке, а тебя, свистуна, все равно достанет. — И повар в шутку замахнулся увесистой поварешкой.

Послышался хохот. Сержанта схватили за рукава полушубка, подтолкнули к разгневанному кулинару.

— Помогай собирать черепки, — смилостивился наконец повар. — Может, это у тебя получится, если стрелять по самолетам не умеешь.

Наши бомбардировщики ходили за линию фронта бомбить железнодорожные узлы, скопления войск в лесах, автоколонны и обозы на заснеженных дорогах. Но и там редко когда встречались с вражескими самолетами. Истребителям же вовсе не было работы. Некоторые летчики в глаза не видели вражеских машин.

Однажды возвращался из разведки самолет морской авиации «МБР-2». Летчик, барражировавший в районе штаба армии, принял его за финский и, пристроившись в хвост, несколькими короткими очередями подбил.

Самолет сел на озеро, недалеко от берега. По глубокому снегу экипаж почти полдня добирался до своей части.

Моряки позвонили в наш штаб:

— Кто из ваших утром барражировал в энском районе?

Навели справкп. Оказывается, «отличился» Головин.

Я хорошо знал Головина еще в довоенное время. Это был красивый, черноглазый летчик, весельчак и балагур. На нем держалась чуть ли не вся художественная самодеятельность части. Самолет он подбил по незнанию, в горячке. Думал, что это неприятельская машина. Моторы у пее были выше плоскостей, и вся она казалась диковинной.