С «Джу» через Тихий океан
Шрифт:
Когда я очень усталый заступаю на вахту, то вскоре погружаюсь в некое странное состояние между сном и явью. Мысли текут свободно, но какими-то зигзагами. Различие между реальной действительностью и воображением стирается, и возникают необычные ассоциации и умозаключения. Создается такое ощущение, будто раскрывается, освобождается подсознательная сфера.
Когда океан спокоен, я лежа управляю лодкой и разглядываю звезды. Это самое лучшее, самое приятное для меня время. В такие моменты исчезают границы реального. На душе спокойно, и охватывает чувство полного слияния с небом, которое не давит на тебя, а наоборот, щедро дарит свой огромный, необъятный простор. Вокруг только небо и океан. И удивительно – совершенно не чувствуешь себя перед ними ничтожным, подавленным или угнетенным.
Джу уверяет, что ночью выходила из рубки и долго вертелась возле меня. Я спал, а лодка строго выдерживала курс, и паруса ни разу не заполоскали, работали хорошо. Может быть, состояние частичного отключения, отрешенности – это лишь форма отдыха. Возможно, так устраняется переутомление, хроническое недосыпание, козни тропического солнца, осадок повседневных неурядиц. Нечто подобное случалось со мной и во время атлантической экспедиции, но здесь это состояние проявляется особенно ярко. И приходит оно после перенесенного большого напряжения, но не в самые тяжелые и тревожные ночи, а тогда, когда наступает прекрасная погода, напряжение спадает и ты можешь немного расслабиться.
Точно описать мысли, которые приходят в голову, волнуют меня, не могу. Очень быстро все забываю. [25]
Джу мужественно терпит. Головные боли мучат ее по-прежнему, она вся изнервничалась. Эта экспедиция оказалась для нее тяжкой. Одно из объяснений: не успели как следует отдохнуть перед началом экспедиции, отправились в нелегкое путешествие уставшими. Другое: сотрясение мозга. Джу непрерывно глотает седалгин. Только он и спасает ее. Но она даже намеком не дает почувствовать, как ей тяжело, и добросовестно выполняет свои обязанности.
25
Недавно я стал перелистывать «Альманах Брауна». Сырость, волны и солнце состарили его. Обложка покоробилась, а на страницах от долгого путешествия по океану появилась плесень. Но я люблю его, потому что он дарит запах океана и плесени. Он занимает в моей библиотеке самое почетное место. Иногда я листаю его и вспоминаю пережитое в Великом океане. Неожиданно между страницами обнаружил маленькую записку, датированную 1 июля. Я как раз был на вахте и не мог взять дневник и сделать запись, потому и воспользовался клочком бумаги. Привожу дословно содержание записки, потому что она хорошо передает ход моих тогдашних мыслей:
Один ли ты, когда путешествуешь в будущее?
Важно, что тебя ждет после этого.
Есть ли силы на новое путешествие?
А не пережил ли ты уже самое интересное?
И в чем смысл?
Я бы не остановился.
С большим трудом смещаемся на юг по 8–9 миль за день. Ничтожно мало. Но и это стоит нервов и большого усердия. А нам надо непременно выйти на 10-ю южную параллель. Боюсь, как бы не подул южный ветер и не отбросил нас на север. И тогда – прощайте, Маркизы! Разминемся с ними. Паруса хорошо работают только при попутном ветре. Наша импровизированная мачта слишком низка. Многие дни держим курс на грани возможного. Если бы его удалось откорректировать всего на 5° к югу, всякие сомнения отпали бы.
Погода стоит как по заказу. Полностью отвечает описаниям южных морей. Все на месте – синий океан, голубое небо, свежий пассат, большие волны. Акулы. Дельфины. Лодка идет быстро. Ночные вахты – удовольствие. Душа распахивается навстречу красоте. Ветер звенит, и волна вдруг переламывается за бортом с мягким шелестом.
Вчера уже под вечер я впервые поймал в эфире полинезийскую мелодию. Эта музыка будет нашим спутником на протяжении еще 4000 миль.
Неожиданно зазвучала знакомая мелодия «Блу канари». Любимая песня мамы. В прежние годы радио Софии
Отец болел. Инфаркты следовали один за другим, и несколько лет он был прикован к постели. В Софии был жилищный кризис, и мы вчетвером спали в одной комнате. Отец был удивительный человек. Вокруг него всегда царила атмосфера высоких духовных интересов и благородства. Он путешествовал больше всех известных мне людей и всю жизнь не расставался с книгами. Он научил меня презирать приключенческие и любовные романы. Благодаря ему я к 12 годам прочитал большую часть произведений классической литературы. Вспоминаю, что первой книгой, которую я одолел, был роман «Спартак». А мне исполнилось тогда всего 7 лет. Целое лето ушло на ее чтение. Очень часто отец рассказывал мне и другие истории о Спартаке, о Древнем Риме. Книга мне так понравилась, что я, как только прочитал ее, сразу же начал читать заново.
Не помню, чтобы меня специально воспитывали. Но влияние отца было огромным. Я любил его и восхищался им. Для меня он был непререкаемым авторитетом. Больше всего поражало его знание множества незнакомых мне слов. Отец же повторял, что, как бы ни был человек начитан, сколько бы ни знал иностранных языков, он должен говорить на своем родном языке. А тот, кто то и дело щеголяет иностранными словечками, – человек поверхностный, недалекий.
С малых лет отец называл меня юнаком, храбрецом. И я старался быть смелым. Один-единственный раз он ударил меня – газетой, и я не разговаривал с ним несколько месяцев. Не помню, кто из нас был прав тогда – отец или я, но тот удар воспринял как посягательство на свободу личности.
Деньги в семье были общие. Каждый из нас знал, где они лежат, и мог их брать. И может быть, потому, что отец был невероятно щедрым, не считал левы, не был жадным к деньгам, мы знали меру и брали лишь столько, сколько было необходимо. Если ко всему этому добавить, что отец был совершенно непрактичным, то его образ будет довольно полным.
Я был озорной и буйный мальчишка. Вопреки вечным разговорам о невероятной перегрузке школьников мне удавалось жить вольготно. Я никогда не учил уроков дома, а домашние задания выполнял на уроках: на первом готовился ко второму, на втором – к третьему и т. д. Когда преподаватель объяснял новый материал, я внимательно слушал, и этого мне было достаточно. Эта простая система давала мне много свободного времени, хватало и на учение, и на озорство. Учителя не вызывали уважения. Меня возмущало, что они на уроках лишь пересказывают написанное в учебниках.
Вскоре после того, как я окончил экономический институт, отец умер. И хотя мы давно знали, что дни его сочтены, никогда в жизни я не испытывал такой душевной пустоты, как после его смерти.
С ветром нам повезло. Дует северо-восточный пассат. С ним спокойно доберемся до широты Маркизских островов. Если этот чудесный пассат еще немного продержится, то Хива-Оа и Фату-Хива будут, как говорится, у нас в кармане. Впервые океан с нами такой добрый и ласковый. Джу утверждает, что мы за все должны быть ему благодарны. Я кощунствую, но считаю, что его доброта – это награда за нашу выдержку.
И снова следы «человеческой деятельности». По традиции – белый нейлоновый пакет. Пластмасса явно самая выносливая. Нет бумаги, нет досок, нет бутылок. Откуда же этот пакет и как долго носит его течение?
Нас окружил косяк рыбы. Сопровождают его три акулы. На сей раз не наши старые знакомые людоедки, а колючие акулы (катраны). Каждая длиной около 1,2 метра. Они неотступно следуют за косяком. Когда проголодаются, берут рыбу, как овощ в огороде.
Джу