С любимыми не расставайтесь! (сборник)
Шрифт:
Когда она ушла, Чесноков снова натянул на себя одеяло и закрыл глаза.
Но вскоре в дверь опять постучали.
Не дожидаясь ответа, вошел Мережковский с Никулиным, щека которого была обвязана сложенным платком.
– Поняли, что творят?! – воскликнул Мережковский, усаживая пострадавшего. – Воспользовались случаем и устроили свистопляску. У него как на грех разболелась десна, решил снова сходить в поликлинику. Я ему говорю: не ходи, не ходи. Но он пошел, и вот результат: попал к Ласточкиной, она обрадовалась и вызвала специалиста из области.
– Понял, – равнодушно сказал Чесноков.
– Но мы решили так: он будет говорить, что операция прошла благополучно, все в порядке и никаких претензий у него нет. Так?
Никулин кивнул.
– Но вы, Сергей Петрович, должны лично покончить с этим его осложнением. Так что в вашем распоряжении минимум времени. Вставайте.
– Я не могу, – сказал Чесноков. – Я болен.
Мережковский пристально вгляделся ему в глава. Какая-то догадка вдруг пришла ему в голову, и он подмигнул.
– В чем дело? – спросил Чесноков.
Мережковский подмигнул еще раз.
– Это ход?
– Какой ход? Оставьте меня в покое, я болен.
Не решаясь еще поверить новой мысли, Мережковский проговорил:
– Что же тогда?.. Значит, вы капитулировали? Решили жить послушно? Значит, они вас все-таки скрутили? Значит, получается, что победа за ними?..
– Я ни с кем не воюю, – сказал Чесноков. – Я воюю только с собой.
Мережковский смотрел на него и улыбался. Смотрел таким же взглядом, как тогда, когда предупреждал, что в случае чего перечеркнет Чеснокова навсегда.
– Да, с вами я бы не пошел в разведку, – сказал он.
– Я бы с вами тоже не пошел, – ответил Чесноков.
Мережковский вздохнул, поднялся и, забыв о своем спутнике, вышел. Тот тоже встал, глядя на Чеснокова.
Чесноков смотрел на больного, бессильно страдая. У него даже лицо сделалось похожим. Он закрыл глаза и отвернулся к стене.
Через несколько дней я узнал о том, что произошло. Я застал Чеснокова на том же диване. Мне показалось, что он обрадовался моему приходу.
– Посидите, – сказал он.
Я сел за стол, вынул из портфеля тетради и стал проверять.
Чесноков приподнялся на диване и заговорил:
– Забавная ситуация! Одни требуют, чтобы я делал чудеса, на меньшее не согласны. А другие все на чем-то стараются подловить и ставят капканы.
– Вы преувеличиваете, – сказал я.
Он посмотрел на меня злобно, словно во всем был виноват я.
– Достаточно того, что у меня пропало хорошее настроение. Мне нужно, чтобы у меня было хорошее настроение, иначе у меня вообще ничего не получится. Что делать, я такой, сам я себе надоел. Так переделайте меня, вставьте в меня все другое, я буду вам благодарен по гроб жизни!..
Но тут я на него закричал:
– Вы можете делать то, что не умеет никто на белом свете, вам этого мало?..
– Я могу делать либо то, чего никто не умеет, либо я не могу работать никак вообще. Я не могу иначе!
Тем временем в поликлинике председатель комиссии, которая приезжала к Чеснокову, осматривал Никулина. Ласточкина стояла рядом.
– Что такое? – удивился председатель. – У вас было два больных зуба?
Никулин показал один палец.
– Что же тогда он удалял? – спросил председатель, оборачиваясь к Ласточкиной. – Он удалил шестой верхний, а надо было седьмой верхний.
Ласточкина кивнула головой.
– А что он записал? – спросил председатель.
Ласточкина уже держала наготове карточку больного.
– Пятый нижний? – прочитал председатель. – Черт знает что!
Ласточкина улыбнулась.
Сдергивая с себя халат и багровея на ходу, председатель комиссии вышел из кабинета.
Ласточкина, сдержанно торжествуя, обратилась к больному:
– Ну, что же у вас там такое?..
Выходя от Чеснокова, на крыльце я встретил людей, судя по всему, приезжих. Полковник, крупный человек с простоватым лицом, красивая женщина, видимо, жена его, и чем-то недовольный парень лет пятнадцати. В силу семейной дисциплины всю поклажу нес он один. Это была семья Чеснокова. Затем я заметил девушку, которая немного от них отстала и вообще, казалось, была не уверена, удобно ли ей зайти вместе со всеми в дом. Молоденькая, моложе Маши, она была ни красива, ни дурна собой, она была как бы выше этого, чем-то иным приковывала к себе взгляд.
Отец постучал в дверь. Так как ответа не было, я сказал им:
– Дома он, дома. Входите.
Чесноков по-прежнему лежал на диване, прикидываясь спящим.
– Привет, – сказал ему брат и сел на чемодан.
– Привет, – сказал ему Чесноков, не спеша повернулся к двери.
– Сережа! – воскликнула мать и бросилась к нему.
Он испугался, вскочил, забормотал:
– Что такое? Что такое?
Отец раскрыл объятия, и они обнялись.
Тут Чесноков увидел в двери Женю.
Он обернулся к отцу и спросил:
– Вы что приехали? Как же вы приехали?
– Женя решила съездить к тебе в гости. А я решил поехать с ней. А мама решила поехать со мной. А Коле пришлось ехать с мамой.
– Вот это здорово, – озабоченно сказал Чесноков. – Здравствуй, Женя, значит, ты тоже приехала?
– Я ненадолго. Как раз дали стипендию, думаю, съездить? Я в Доме колхозника устроюсь…
– Ну как тебе здесь живется? – спросил отец.
– Плохо, – сказал Чесноков.
– Сейчас будет хорошо.
Отец взглянул на Колю. Тот поднялся с чемодана, пристроил его на стуле и открыл. Мать достала оттуда закуску, отец откупорил бутылку «Столичной».
– Стаканы есть? – спросил он.
– Стаканы? Два есть.
– Я вообще не пью, – предупредила Женя.
– А я-то, – махнула рукой мать.
Отец достал два граненых стакана, налил – сыну побольше, себе на донышко.
– Петр! – испугалась мать.
– Ничего, выпьет. Это нужно.
– Алкоголь – яд, – сказал Коля.
– Помолчи, – сказал отец.