Саблями крещенные
Шрифт:
«Так, может, эта его Африканская Нормандия и есть та земля, на которой могли бы найти свою новую родину потомки русичей из Острова Русов? Как искали и находили ее в разных землях неусидчивые норманны, — неожиданно подумалось Гяуру. — Есть ли у нас, подунайских русичей, достаточно силы, чтобы вновь вклиниться в устье Дуная и устоять в борьбе против турок, болгар, валахов, молдаван, буджакской орды? Видно, в самом деле, стоит вернуться к давнишнему разговору с командором, стоит…»
48
— Я
— Не потесните, — процедил д’Эстиньо, не выражая ни тени удивления по поводу того, что видит своего недавнего пленника.
— Приятно провести последние часы своей полупленной-полупиратской жизни в одном обществе с вами.
— Не разделяю вашего восторга, — все так же холодно произнес капитан, вновь садясь на небольшой рундучок в углу.
— Я могу подумать, что вы обиделись. Да, признаю, покинув корабль, не попрощавшись с вами, гостеприимным капитаном, я поступил невежливо. Но ведь и вы тоже продержались на нем недолго.
— Потому что некоторые из команды, вместо того чтобы сражаться, поспешили оставить борт фрегата, спасая собственную шкуру.
— Тешу себя мыслью, что меня ваше возмущение не касается. Насколько я помню, зачислить меня в состав команды вы не удосужились. Правда, можно выразиться мягче: не успели.
Запас любезностей был исчерпан, и в каюте воцарилось молчание. Но если Гяур хотя бы не тяготился обществом д’Эстиньо, то капитан чувствовал себя крайне неловко. Еще вчера он был капитаном судна и вершителем судьбы пленного полковника. Но получалось, что он оказался столь же бездарным капитаном, сколь и тюремщиком.
— Ладно, сеньор д’Эстиньо, не будем укорять судьбу за невежливое обращение с нами, — примирительно молвил Гяур, чувствуя себя виноватым в том, что поставил в неловкое положение «старожила» этой плавучей тюрьмы. — Давайте лучше подумаем, как спастись.
— Что вы предлагаете? Перебить всю команду? Впрочем, бегать-то вы научились.
— Если станете оскорблять меня, дуэль придется вести на кулаках. И не сомневайтесь, что я окажусь сильнее. Но вернемся к побегу. Да, если понадобится, то и перебив команду. Только что двое из команды сбежало, убив при этом третьего. С оставшимися двенадцатью мы могли бы справиться.
— Это правда? — оживился д’Эстиньо. — Их стало на трое меньше? Любопытно. Хотя… четверых вооруженных вполне достаточно, чтобы спокойно подвесить нас на рее.
— Командор не предлагал вам стать членом экипажа?
— С какой стати? Он ведь знает, что я никогда не соглашусь служить под его пиратским флагом.
— А мне предлагал. Как только узнал, что потерял сразу троих, так и предложил. И я еще подумаю. Возможно, даже соглашусь.
— Когда вам, как старшему по чину, доверят набросить на меня петлю, не забудьте расщедриться на кусок мыла, — мрачно съязвил д’Эстиньо.
— Еще вчера я хотел просить вас о том же, — отомстил ему Гяур. — И не уверен, что оказали бы мне такую любезность.
— Какой прок от подобных воспоминаний? — примирительно проворчал д’Эстиньо. — Как и от мести друг другу.
В таком случае, будьте готовы в любую минуту поддержать меня. И действовать нужно решительно.
Еще около часа прошло в молчании. Гяур слышал, как, стоя у расположенного почти под потолком окна, выходившего на темный уголок нижней палубы, капитан бормотал нечто похожее на молитву. Но самому ему не хотелось ни молиться, ни вспоминать обо всем том, о чем не грех вспомнить даже перед смертью. Просто он уже прошел через все это: всепоглощающий страх, молитвы, надежды… И теперь доверялся только одному: своему яростному желанию вырваться отсюда. Он полагался только на себя и молился только самому себе. Еще прилежнее и доверительнее, чем Господу.
И его час настал. Открылась дверь, и на верхней из пяти ступенек, ведущих на палубу, появился тот самый моряк с совиными мешочками под глазами, который конвоировал его к шлюпкам. Пока тело убитого на берегу моряка вытаскивали из воды и предавали земле, Гяур успел выяснить у словоохотливого матроса, что его зовут Хансеном и что по национальности он фриз, из тех, чьи предки когда-то давно осели во Фландрии. Прежде чем оказаться в шайке Морано, он служил на галеоне «Сантандер» и сумел спастись во время его гибели.
— Ты, чужеземец, — незло обратился он к полковнику, — тебя требует к себе командор.
Когда он сказал это, Гяур, стоявший у трапа, успел подняться на первую ступеньку и столь же вежливо спросить:
— Только меня одного?
— Разве я назвал еще кого-то?
— Ты не мог бы попросить командора, чтобы он пригласил нас обоих — меня и капитана д’Эстиньо?
— Он требует тебя одного.
— Но командор предлагал нам службу в команде «Кондора». Ты ведь сам слышал это.
— И что, вы оба согласны? — удивился Хансен, не заметив, как Гяур поднялся еще на одну ступеньку.
— Ты разве против? — улыбнулся Гяур.
Хансен хотел что-то ответить, но Гяур метнулся к нему, захватил одной рукой за пояс, другой — за руку и, рванув на себя, с невероятной силой швырнул на пол. Еще мгновение и, оказавшись рядом с моряком, полковник выхватил его пистолет и палаш, передал д’Эстиньо нож, и руки его, словно огромные клещи, сомкнулись на шее Хансена.
— Пощади, — успел прохрипеть худощавый, болезненного вида моряк. — Я помогу, пощади, — взмолился он, чувствуя, что пленник слегка ослабил пальцы.