Садовник
Шрифт:
Александр Твардовский
К дому Твардовского проехали мы по Старокалужской дороге, к Ватутинкам, потом по широкой аллее. Это была скромная дача. Шел дождь, мокрыми стояли деревца, посаженные поэтом в честь внука. Тут же играл сам внук, лет семи. Вышла Мария Илларионовна. Потом мы сидели с ней в затемненном листвой опустевшем кабинете Александра Трифоновича и перебирали его письма разных лет. Отобранные нами для публикации попросили привезти в ЦК, там порекомендовали, какие письма следует печатать и "привязать" к постановлению ЦК КПСС "О работе с творческой молодежью". Это письмо у меня отпечатано на машинке; было ли оно тогда "рекомендовано" - не помню.
"Дорогой А.Б.!
Письмо
Рассказы мне решительно не понравились: от них веет не "прохладой могил", а холодом литературщины и опять же переизбытком образованности. А жаль - способность писать налицо, чувство предметного мира есть, уверенность рассказчика, своеобразие изложения. Но жизни, той трудной, и грубой, и сложной, и единственно стоящей внимания художника, которой вы касаетесь в письме, - ни синь-пороха! То Н., то А. (не люблю!), то "темные аллеи", то что-то еще, но все слышанное, хоженое. Решимость писать и ради этого идти на все - хорошо, но пусть это не будет только "желанием быть испанцем", то есть влечением к столь красивой профессии!
Если потребность писать не является из необходимости, неотложности собственного изъяснения по серьезному или так или иначе заветному поводу, то это может привести лишь к ремесленности, пусть даже высокоразвитой, изящной, оснащенной "современными" средствами выражения, то только к ней, а не к художеству, как его понимали Л.Толстой, Гёте, даже Т.Манн, называя русскую литературу святой.
1963 г."
Вениамин Каверин
Школьный дешевый блокнот. В нем эти строки и характерная подпись Каверина. Он был стар, жил на даче, мало отапливаемой, все ходил вокруг стола, заваленного бумагами, волновался, что не успеет все сказать о достойных людях, которых знал и помнил. И принимал "каждый день жизни, как подарок Бога" - его слова.
"Двадцатый век России так богат открытиями, событиями, идеями, что трудно найти в мире другую подобную страну. Как говорится, у нас всего достало, но и нам досталось. Но во все времена нашей драматической истории всегда находились люди - титаны духа, что двигали время и прогресс вопреки всему. Среди них не только громкие имена, а и рядовые подвижники... Вспомним один из лучших офортов Гойи - фигуру отдыхающего колосса. Вокруг него пустыня. И мы не видим ношу, только что сброшенную с могучих плеч. Перед нами только отдыхающее человеческое тело. Вот так, мне думается, надо писать о нашем народе... писать о нем со всем вниманием к его обыденности, ежедневной повседневности. Только тогда можно убедить читателя в том, что произойдет, когда этот колосс встанет".
Раймонд Паулс
Раймонд Паулс, тогда редактор музыкальных передач Латвийского радио, депутат Верховного Совета Латвийской ССР, автор четырехсот песен, музыки к мюзиклам, спектаклям и пр. Рассказал он мне в июле 1986 года следующее:
"Латыши и в городах, и в селах сочиняли дайны. Это стихотворение из четырех строк, и оно поется. В дайнах много поэтической прелести и старинной мудрости. В одном из рижских музеев есть ценный экспонат. Это - шкаф, в нем два отделения по 35
Владимир Тендряков
Его рассказ "Урок". Пишу ему: "Владимир Федорович, посмотрите, пожалуйста, три подчеркнутых места: 1) "Нет во всех вооруженных силах такого старшины, который бы не обворовал солдат", 2) "Шли солдаты, и падающих помкомвзводы подымали сапогами", 3) "На повозке тыловик-старшина - хромовые сапожки, ряха как кусок сырого мяса - конечно, ворует, но не так, как я, чище, а потому и честней меня". Нельзя ли их смягчить - Лит снимает рассказ?
Тендряков мне отвечает:
"Нет, ребятки, лучше откажемся от публикации!"
Василий Аксенов
Эти строки никогда не были опубликованы. Василий Аксенов написал их в начале декабря 1978 года, но случилась история с альманахом "Метрополь". Сегодня это все уже не важно, но интересно было бы ему прочитать свои четвертьвековой давности предсказания:
"У меня часто спрашивают о молодых, вошедших в литературу в 70-е годы, и о том, почему, в отличие от моих сверстников, о современных молодых нельзя сказать, что они - поколение, почему само понятие "литературное поколение" сегодня как-то размыто?
О причинах, так сказать, "объективных" говорить сейчас не будем - тут надо трактаты писать. Можно лишь сделать несколько сравнений. Мы входили в литературу в атмосфере спешки, писали взахлеб, хотелось побыстрее выплеснуться. Следы торопливости видны в наших старых вещах - они далеки от совершенства, но то искупается искренностью и естественностью наших интонаций. Следует подумать, что же больше не хватает нынешним молодым мастерства или искренности?
У современной литературной молодежи есть по сравнению с нами огромное преимущество. Мы открывали для себя таких писателей, как А.Платонов, М.Булгаков, М.Зощенко, И.Бабель и других лет в 25-30, когда многие из нас уже написали свои первые книги. Нынешние молодые всасывают это наследие с молоком матери, некоторые уже в буквальном смысле.
Главное же наше преимущество состояло в том, что в пору наших дебютов не было такой, как сейчас, инерции журналов. Нам очень повезло, что тогда возник журнал "Юность", который объединил нас. Возник чудесный процесс взаиморождения, когда журнал создал нас, а мы творили журнал. Сейчас этот журнал, увы, ничем не отличается от всех прочих. Инерция нынешних журналов отрицательно сказывается на литературе молодых - при устоявшемся "стиле" журнал обычно предпочтение отдает писателям более похожим, чем отличающимся. Тогда молодые подделываются под уже устоявшиеся журнальные вкусы, и тут их начинают ругать за качество. И справедливо, между прочим. Когда талантливый человек ломает руку кому-то в угоду - ничего хорошего из этого не получается.