Садовник
Шрифт:
Сейчас, по крайней мере в штате Массачусетс, переоборудуются вагоны метро и трамваи с тем, чтобы они могли принять инвалидную коляску, с этой же целью расширяются и обустраиваются входы в жилые дома, офисы и туалеты. Существуют специально оборудованные автомобили, которые несколько раз в неделю отвозят нуждающихся пенсионеров и инвалидов в лечебные учреждения и офисы. И все же хорошо, что я ехал домой, а не на службу...
Из Москвы
Мы живем по-московски. День исчезает не в час, а в минуту. Солнца на небе нет; где они - в блеске и в снеге московские зимы? Беру газету, но вспоминаю, как в письме Фету Толстой жаловался: сидит хороший человек, переплавил в своем мозгу две-три страницы Шопенгауэра, с кия кончил партию, убил утку, полюбовался жеребенком, сидит с женою, пьет славный чай, всеми он любим и всех любит. Но привозят сырой лист газеты. Читает человек, и появляется у него в сердце злоба осуждений, чувство, что никто его не любит, и начинает человек говорить, и сердится, и страдает. "Я, - сообщает Толстой, - добросовестно не читаю газет и считаю обязанностью всех отвращать от этой глупой привычки..."
Но жизнь живую не отвратишь.
В последнее лето мы поехали в августе в нашу деревню, где когда-то купили рубленый дом. Это во Владимирской области, поблизости от Мурома, где, по легендам, жил Илья Муромец - богатырь, его враг Соловей-разбойник и пролегала та дороженька с тремя соснами, о которой сложена старинная русская песня. Деревня готовилась к началу учебного года. Выглядело это так. Елена, жена Сережи Смыслова, который ремонтировал наш дом, собирала в первый класс младшую дочь. Товарищество "Пановское" третий месяц не выдает зарплату, деревенские старики лишь дважды за полгода получили пенсию. Так что обновы пришлось приобретать в кредит у местных "челноков". В прошлые годы школа выдавала учебники бесплатно. Нынче за них рассчитываются родители. Елена долго вертела в руках газету со статьей "Сколько стоит портфель первоклассника?". Цель публикации в общем-то благородная - помочь безденежному родителю собрать ребенка в школу без жестоких потрясений для семейного бюджета. Но как ни исхитрялись консультанты, как ни ужимали содержимое ранца, оно все равно вытягивало на 200-250 рублей. Доярке Елене Смысловой ничего не оставалось делать, как "секвестировать" ранец до предела. Трое других Смысловых - восьмиклассник Сережа, семиклассник Витя и второклассник Коля - готовились к новому учебному году, рассчитывая исключительно на собственные силы.
Деревня - не город, тут не заработаешь ни мытьем машин, ни торговлей газетами, ни сиденьем в лавке. Уклад жизни подталкивает ребятишек ближе к делу отца и матери. Сергей и Виктор вместе с матерью к четырем утра уходят на ферму. Выдоить надо тридцать коров. А значит, вручную вычистить каждое стойло, до стерильности вымыть вымя коровы, подключить доильные аппараты, снести молоко в холодильник. И так три раза в день по полтора часа. Последняя дойка после восьми часов вечера. Мальчики не только ходят в помощниках, но при случае подменяют и мать. К тому же еще и скот пасут с отцом, и сено косят, и солому скирдуют. Заработанные на соломе пятьдесят пять рублей Сергею нужны на новые ботинки к зиме. Трудовое воспитание, о котором так много и долго говорили в советское время, наконец-то свершилось. Мальчишки идут на тяжелый труд с мизерной оплатой, ибо деньги эти порой спасают всю семью от голода.
Ребенок не растет в вакууме. Мальчишки Смысловы и их сестры родились в деревне с крепко организованной жизнью. Сегодня их психофизическое состояние определяет нищета всей деревни. Дети догадываются, что их юношеские сверхожидания, замешанные на телевизионно-американских иллюзиях, не могут быть реализованы в деревне, где из двухсот семидесяти человек работают только восемьдесят, где доживают свой одинокий век старики, а молодых семей все меньше (последняя свадьба, на которой их угощали конфетами, была четыре года назад).
Говорят, дурная, убогая архитектура города, района, поселка дает своеобразный толчок для криминогенной обстановки региона. На души ребят определенно влияет картина разрушающихся коттеджей, предназначавшихся для молодых специалистов. Это мертвое пространство, в котором никто не живет, потому что раз нет работы, нет денег, то и нет самих специалистов. Деревенские ребята достаточно практичны, чтобы не знать, сколько времени родители не получают денег. И достаточно наблюдательны, чтобы не видеть, как с пустыми руками возвращаются матери и бабки от машины с товаром заезжих коробейников. Знают они и то, что за полтора года в деревне умерло вдвое больше людей, чем родилось. Здесь нет практически здоровых - гипертония, язвы, инфаркты. Нет лекарств - фельдшер за свои деньги пополняет аптечку скорой помощи".
Юность и удивительная красота, данная Богом России, до поры держат тонус этих мальчишек. Но фельдшер Надежда Алексеевна Большакова, которая уже два года пользует сельчан, говорит просто: "Все нервные, дерганые и понурые".
Нервным, конечно, можно быть и при полном материальном благополучии. А вот понурость - это состояние души, которое возникает от однообразия, скудости эмоциональных впечатлений, сузившегося до нищеты культурного пространства. Тамара Макаровна Королева, учительница местной школы, приехала сюда из костромских краев, более тридцати лет ведет начальные классы и жалуется мне:
– Горько смотреть на детей. В новом веке мы повернули вспять, к убогим возможностям приходских школ старой России. Какие там компьютеры! В нашей школе один-единственный черно-белый телевизор; в лабораториях - приборы тридцатилетней давности; спортивный зал пуст - нет денег на покупку инвентаря; не вырастим мы ни Репиных, ни Васнецовых. Вырастает поколение выпускников, не знающих культурных ценностей не только, скажем, Москвы или Петербурга, но и областного центра. В самой Левенде школа сгорела, восстанавливать ее не собираются. У районного начальства зреют планы прикрыть школы в двух соседних деревнях. В клубах и библиотеках наполовину урезаны штаты. Это фон, на котором подрастает новое поколение. Где приложить свои силы? Большинство воспитанников пановской школы идут в районное профтехучилище, прозванное местной молодежью "мухоедкой", ибо все выпускники его остаются или безработными, или устраиваются куда попало...
Накануне первого сентября я завела с братьями Смысловыми разговор о будущем. Вот что хотел бы в будущем видеть 13-летний Сережа:
чтобы вовремя платили зарплату;
чтобы создавали новые рабочие места;
чтобы в деревне меньше умирало народу;
чтобы были бесплатные учебники;
чтобы в магазин не возили вино.
Да, "мухоедка" - не Гарвард!
Но это - мирный центр России, без национальных проблем. А вот когда я смотрю новости из Чечни, я как бы не вижу ни корреспондента, ни солдат, ни пушек, не вижу первого плана - я не могу оторвать глаз от детей в глубине кадра. Оборванных, запуганных, несчастных. Один человек, переживший войну, писал: "Я, будучи ребенком во время оккупации, видел убитых, замученных и публично расстрелянных. В том, что я продукт войны, голода и террора, нет сомнений; я просто не способен придумать рассказ, который не кончался бы смертью, катастрофой, самоубийством или тюрьмой..."
На продовольственном рынке около "Динамо" чеченцы продавали картошку с машины. За ее кузовом прятался мальчишка, чернявый, с острыми глазами, и каждого появляющегося на горизонте прохожего расстреливал из игрушечного автомата. Мать - чеченка - дала ему по шее и выбросила автомат в кусты. Поведение сына ее не смешило, а пугало. Она знала, как посмотрит русский прохожий на эту шалость, и знала, почему так играет сын. Я же вспомнила старомодные строчки Самуила Маршака, весьма актуальные в сегодняшней чеченской ситуации:
Для практики бомбу бросает дитя
В кота, петуха и наседку,
Потом в гувернантку швыряет, шутя,
И в тетку, и в бабку, и в дедку.
Всерьез ли такою игрушкой бомбят
Иль только немного калечат
Пока неизвестно. Но души ребят,
Наверно, они изувечат.
Живущие среди разрушений, непонимания, где теперь их земля, где их родина, чеченские дети забывают лучшие свои национальные обычаи и даже изменяют вековечному в Чечне культу мужской доблести, впитывая гниль звериного насилия. Конечно, войну не остановить мановением волшебной палочки, но мне кажется, что надо думать о детях. Надо оторвать детей от войны. Остановить их больное существование с шаткостью понятий в неопытных, слабоумных, развинченных головах, чтобы ненависть, передающаяся из поколения в поколение, враждебность и агрессивность, антагонизм и подозрительность не стали почти биологической характеристикой. Только любовью, словом, просвещением, расширяющим взгляд на мир, сегодня можно убедить чеченского ребенка, что Россия- его родина, которая ничего у него не отнимает, но многое старается дать. Только так можно заглушить еще не осознанную детскую неприязнь.