Сады Луны (др. перевод)
Шрифт:
Лорна уперлась коленями в лошадиные бока и туго натянула поводья, успокаивая испуганное животное.
– Неужели ты все воспринимаешь дословно? – спросила она.
Древний воин задумался, затем кивнул.
– От моей прежней жизни осталось только имя, которым ты меня называешь. Все, что когда-то было со мною, умерло в прошлом. Жизнь начинается заново, и в ней у меня должно появиться новое имя.
– Почему ты решил сопровождать меня? – спросила адъюнктесса.
– На всем пространстве, что лежит к северу и западу от Семиградия, я один из клана пережил Двадцать восьмую Джагатскую войну.
– А я думала, этих войн было двадцать семь, – удивилась
– Наши гадающие на костях узнали, что часть джагатов уцелела. Предводитель логросских тлан-имасов вознамерился их уничтожить. И мы их уничтожили.
– Теперь понятно, почему далеко не все ваши вернулись назад, – сказала Лорна. – Вы же могли известить императрицу, сообщить ей, куда и зачем направляетесь. Она терялась в догадках: самая сильная часть ее армии вдруг исчезает и неизвестно, когда вернется.
– Гадающие на костях не обещали нам, что вернутся все, – спокойно ответил Онос Тулан.
Адъюнктесса молча поглядела на древнего воина.
– На той войне погиб Киг Авен – предводитель нашего клана. Погибли все мои соплеменники. Я остался один и утратил всякую связь с логросами. У Кига Авена был гадающий на костях по имени Килава Онасс. Он исчез задолго до того, как император пробудил нас.
Слова Оноса Тулана подстегнули мысли Лорны. В Малазанской империи тлан-имасов называли воинством молчаливых. Ее спутника соплеменники сочли бы излишне разговорчивым, если не болтливым. Наверное, его красноречие каким-то образом было связано с утратой клановой связанности. Обычно все переговоры с людьми вел тлан-имасский командир Логрос. Что же касается гадающих на костях (так называли тлан-имасских шаманов), люди их вообще не видели, если не считать Олара Этиля. Тот вместе с предводителем Эйтолосом Ильмом участвовал в Картульском сражении. В сравнении с магическими ударами, наносимыми тогда по противнику, атака на Дитя Луны выглядела детской забавой.
Общаясь с Оносом Туланом, Лорна узнала о тлан-имасах больше, чем сумела прочесть в «Имперских анналах» – официальных хрониках Малазанской империи. Император, конечно же, знал несравненно больше, но доверять подобные знания пергаменту было не в его правилах. Имперские ученые годами спорили насчет пробуждения тлан-имасов, считая это ничем не подкрепленной гипотезой. Вот бы удивились они! Интересно, сколько еще тайн она сумеет узнать из попутных разговоров с тлан-имасом?
– Скажи, Тул, – (ей почему-то понравилось называть его так), – а ты сам видел императора Келланведа?
– Я пробудился раньше Галада Кетана и позже Онака Шендока, а потому вместе со всеми тлан-имасами преклонял колени перед императором, когда он восседал на первом троне.
– Император тогда был один? – спросила Лорна.
– Нет. Рядом с ним находился человек, которого звали Танцор.
Танцор был убит вместе с Келланведом. Вспомнив об этом, Лорна с раздражением бросила тлан-имасу:
– Ну и где теперь первый трон? Кто помнит о нем?
Онос Тулан ответил не сразу.
– После гибели императора логросские тлан-имасы объединили свой разум. До Рассеяния такое случалось редко. Все, что знал каждый, стало достоянием остальных. Не знаю, адъюнктесса, нравится ли тебе такой ответ. Но память об императоре и о тех временах объединяет логросских тлан-имасов, да и кроносских тоже.
– А это кто такие?
– Они скоро появятся, – ответил Онос Тулан.
У адъюнктессы вспотел лоб. Когда легионы логросских тлан-имасов
Лорне очень не хотелось задавать этот вопрос тлан-имасу, но она все-таки спросила:
– Тул, а что собой знаменует появление кроносских тлан-имасов?
– Приближается год трехсотого тысячелетия, – ответил древний воин.
– И что будет?
– Рассеяние тлан-имасов подходит к концу.
Высокие ветры несли Старуху над Ривийской равниной (она и в самом деле была самой старой из всех Больших Воронов). С каждым часом ее полета зеленая полоска, змеившаяся на севере, делалась все крупнее. У Старухи устали крылья, однако дыхание небес было сильным и помогало ей. Ничто не могло поколебать уверенность древней птицы, что в мире грядут перемены. Эта мысль придавала ей бодрости.
Если готовилось ужасающее противостояние великих сил, оно уже начиналось. Здесь, в этих местах. Боги спускались на землю, дабы вести свои битвы. Бесплотные духи обретали плоть и кровь, и котел магических сил был близок к закипанию. Никогда еще Старуха не ощущала такой полноты жизни.
Грядущие события добавили Старухе хлопот. Вот и сейчас она летела, откликнувшись на призыв, который не смела оставить без внимания. Аномандер Рейк был не только ее повелителем, и нынешний полет старухи являлся важным звеном в цепи его приготовлений. Что же касалось собственных честолюбивых устремлений Старухи, их она предпочитала держать при себе. В данный момент ее силой были знания. Старуха хранила много тайн, но, пожалуй, самая удивительная и волнующая была связана с Каладаном Брудом, наполовину человеком, наполовину тистеандием. Старуха предвкушала встречу с ним, и мысли об этом прогоняли ее усталость.
Она летела, и с каждым взмахом крыльев Чернопсовый лес становился все ближе.
ГЛАВА 10
И сказал Каллор: «Я ходил по этой земле, когда тлан-имасы были еще малыми детьми. Я был полководцем стотысячной армии. Огонь моего гнева воспламенял целые континенты. Я правил единолично, не желая делить власть нигде и ни с кем. Способен ли ты понять смысл сказанного мною?» «Я способен понять лишь одно, – отвечал Каладан Бруд. – Ты никогда не умел учиться у жизни».
Постоялый двор «Вимкарос» находился в Молочном квартале Крепыша, сразу за Эльтросанской площадью. Это все, что знал о нем Тук, однако вестовой даже отдаленно не представлял, кто из знакомых ему людей мог бы там остановиться. Между тем в переданной записке его настоятельно просили прийти именно туда, не в другое заведение.
Тук не без опаски подходил к пышному и безвкусно построенному зданию. Вроде ничего подозрительного. Площадь, как обычно, была заполнена лотками торговцев и снующими горожанами. Немногочисленные малазанские солдаты лениво прохаживались между рядами. После публичных казней местной знати город казался пришибленным. Повседневная жизнь шла своим чередом, но на улицах стало заметно тише. Горожане словно ощущали на своих шеях невидимое ярмо, наброшенное имперской властью.