Сальватор
Шрифт:
– Хорошо, Жибасье, так и будет. Хотя вторая часть вашего ходатайства настолько же мне неприятна, насколько первая кажется очаровательной. Поскольку в первой части вы доказываете полное отсутствие личного интереса, хлопоча за отсутствующего друга, а вторая часть говорит мне о каких-то личных ваших выгодах.
– Я вас не понимаю, – сказал Жибасье.
– А тут и понимать нечего. Не вы ли мне сказали, что жена вашего друга была вашей старинной подружкой? Боюсь, что вы не столько для него, сколько для себя желаете, чтобы его жена находилась неподалеку от вас.
Каторжник стыдливо покраснел.
– В конце концов, – с грустью в голосе произнес господин Жакаль, – никто не совершенен… Вы больше ни о чем не хотите меня попросить?
– Последний вопрос.
– Говорите, поскольку вы здесь.
– Как будет осуществлена наша отправка?
– Ну, это-то должно вам быть прекрасно известно, Жибасье. Вас отправят обычным порядком.
– То есть мы пройдем через Бисетр? – спросил каторжник, скорчив ужасную гримасу.
– Естественно.
– Вот это-то меня и приводит в отчаяние.
– Но почему же, друг мой?
– Что вы хотите, мсье Жакаль! Никак не могу привыкнуть к Бисетру. Вы сами только что сказали, что совершенных людей на свете нет. При одной только мысли о том, что я нахожусь в компании ненормальных, у меня может случиться нервный припадок.
– Так почему же тогда, – сказал господин Жакаль, – вы не ведете себя мудро?.. К моему несчастью, Жибасье, – продолжил он, вставая и подходя к кнопке звонка, – я не имею права удовлетворить вашу последнюю просьбу. Я понимаю, что эта мысль может навеять на вас грусть, но это – ужасная необходимость. А коли так, то делать нечего. Вы, как классик, знаете, что древние изображали необходимость при помощи железных клиньев.
Когда господин Жакаль произнес последние слова, в комнате появился Коломбье.
– Коломбье, – сказал начальник полиции, беря из табакерки большую щепоть табака и с удовольствием втягивая ее носом, словно наслаждаясь тем, как прошла беседа с Жибасье, – Коломбье, я поручаю мсье Жибасье вашим особым заботам, вы меня понимаете? Особым! Пока, вместо того, чтобы держать его в камере предварительного заключения, отправьте его в тюрьму, в которую уже доставили человека, арестованного вами вчера вечером.
Затем, обернувшись к Жибасье, сказал:
– Я говорю об ангеле Габриэле. И не говорите потом, что я что-то упустил, неблагодарный!
– Не знаю, как вас за это и благодарить, – сказал каторжник, кланяясь.
– Поблагодарите, когда вернетесь, – сказал господин Жакаль на прощание.
И посмотрел вслед ему с некоторой грустью.
– Теперь, – сказал он, – я стал калекой, поскольку только что лишился своей правой руки.
Глава CXLVII
Цепь
Старинный замок Бисетр, стоящий на холме Вильжюиф неподалеку от деревни Жентили справа от дороги на Фонтенбло в одном лье к югу от Парижа, представляет бродящему в этих краях туристу одну из самых мрачных картин, которые только можно себе вообразить.
Эта громоздкая и тяжелая масса камней при рассмотрении с некоторого расстояния вызывает у человека ощущение чего-то странного, ужасного, фантастического и отвратительного.
Кажется, что перед взором проходят взад-вперед с всклокоченными волосами, скрежеща зубами, все болезни мира, все несчастья, все пороки и все преступления, которые помещали туда правители, начиная с Людовика Святого и кончая современными властями.
Замок Бисетр, будучи одновременно больницей и тюрьмой, приютом и местом заключения, походил на старую заброшенную немецкую крепость, в которой в определенные часы собираются на шабаш вампиры и ведьмы из ада.
В своем докладе генеральному смотрителю тюрем господин доктор Паризе отмечал, что Бисетр воплощает ад для поэтов.
Те из наших современников, которые лет двадцать тому назад посещали этот ад кромешный, готовы подтвердить правдивость наших слов.
В те времена во дворе Бисетра проходила церемония заковывания преступников в кандалы. Спектакль, начинавшийся в этом мрачном дворе и заканчивавшийся в Бресте, в Рошфоре или в Тулоне, был самым зловещим зрелищем. И можно понять, почему даже сам Жибасье, которому эта процедура была прекрасно знакома, с такой неохотой принял участие в этой скорбной мелодраме.
Итак, как мы уже сказали, первое действие заковывания в кандалы разворачивалось в огромном внутреннем дворе этого старинного замка.
В то утро этот двор, закутанный в густой утренний туман, выглядел еще более зловеще, чем обычно.
Небо было серым, воздух промозглым, грязь черной. По двору сновали взад-вперед какие-то люди с лицами висельников и страшными выражениями на них. Они походили на скорбные тени и время от времени перекидывались друг с другом словами на том языке, который могли понять только тени.
Эта прогулка продолжалась около получаса. Вскоре к гуляющим присоединились другие люди с не менее отвратительными лицами. Переговорив о чем-то на своем языке, они побросали на землю тяжелые цепи и многочисленные кандалы, которыми были нагружены.
В тюрьме Бисетр роль слуг исполняли заключенные, приговоренные к тюремному заключению.
– Сегодня вам придется потрудиться! – сказал человек из первой группы вновь прибывшим, вытиравшим покрытые потом лица.
– И не говорите! – ответил один из них, указывая на только что принесенные им кандалы. – Я притащил их втрое больше обычного!
– Так, значит, их очень много? – снова спросил первый.
– Около трехсот.
– Такой цепи еще никто не видел.
– Не говоря уже о верхних цепях, в которые их закуют на период переезда.
– Но ведь суда над ними не было! Я внимательно просмотрел газету, но не встретил там ни одного постановления суда.
– Кажется, что за всеми ними водятся старые грешки.
– Вы их знаете?
– Я? – со страхом переспросил узник тюрьмы. – О, да!
В этот момент во дворе раздался пронзительный свисток.