Сальватор
Шрифт:
Карманьоль опустил голову и ушел в раздумье. Помолчав с минуту, он сказал:
– Вы серьезно? Это – реальное предложение?
– Более, чем реальное, более, чем серьезное, дорогой друг. И я сейчас вам это докажу.
Господин Жакаль во второй раз нажал на кнопку звонка. На пороге снова появился Коломбье.
– Проводите этого господина, – сказал полицейскому господин Жакаль, указывая на Карманьоля, – и доставьте его туда, куда я вам уже говорил, со всеми знаками внимания по отношению к нему.
– Но ведь Коломбье отведет меня сейчас в тюрьму! – воскликнул несчастный Карманьоль.
– Конечно! И что с того? – сказал господин Жакаль, скрестив руки на груди и сурово глядя прямо в глаза своему пленнику.
– Ах, простите, – сказал провансалец, немедленно поняв значение этого взгляда, – я-то полагал, что мы шутим.
И, обращаясь к Коломбье с видом человека, уверенного в том, что на каторге не задержится, сказал:
– К вашим услугам.
– Этот Карманьоль что-то слишком весел для человека в его положении, – прошептал господин Жакаль, брезгливо глядя вслед выходящему марсельцу.
Затем, в третий раз потянув за висевший над камином шнур звонка, он уселся в кресло.
Вошедший исправник объявил, что в коридоре ждут приема Папильон и «Стальная Жила».
– Кто из них двоих более нетерпелив?.. – спросил господин Жакаль.
– Они оба находятся в крайнем волнении, – ответил пристав.
– Тогда пусть войдут оба.
Пристав вышел и через несколько секунд ввел в кабинет Папильона и «Стальную Жилу».
«Стальная Жила» был гигантом, а Папильон – карликом.
Папильон был крайне худ и безволос. «Стальная Жила» был широк в плечах и имел длинные усы.
Наконец, чтобы дополнить контраст, «Стальная Жила» был, как «Длинный Овес», меланхоликом, а Папильон – таким же весельчаком, как Карманьоль.
Скажем сразу же, что «Стальная Жила» был уроженцем Эльзаса, а Папильон родился в Жиронде.
Первый из вошедших почти что вдвое сложился в поклоне перед господином Жакалем, в то время как второй совершил вместо приветствия нечто вроде акробатического прыжка.
Господин Жакаль едва заметно улыбнулся, увидев этот дуб и этот чахлый кустик.
– «Стальная Жила», – сказал он, – и вы, Папильон. Скажите, что вы делали в те памятные ночи 19 и 20 ноября?
– Я, – ответил «Стальная Жила», – доставил на улицу Сен-Дени столько тачек с камнями и с досками, сколько мне было поручено доставить.
– Хорошо, – сказал господин Жакаль. – А вы, Папильон?
– Я, – ответил возмущенно Папильон, – по рекомендации Вашего Превосходительства, разбил большую часть окон в домах на указанной улице.
– Что было потом, «Стальная Жила»? – продолжал господин Жакаль.
– Потом с помощью верных друзей я построил все те баррикады, которые перегородили квартал городского рынка.
– А вы, Папильон?
– Я, – ответил карлик, – выпустил прямо перед носом проходивших мимо горожан все пиротехнические средства, которые Ваше Превосходительство имели честь мне вручить.
– Это все? – спросил господин Жакаль.
– Я кричал: «Долой правительство!» – сказал «Стальная Жила».
– А я: «Долой иезуитов!» – добавил Папильон.
– А потом?
– Мы мирно ушли домой, – сказал «Стальная Жила», посмотрев на приятеля.
– Как праздные зеваки, – подтвердил Папильон.
– Значит, – снова заговорил господин Жакаль, обращаясь к обоим, – вы не помните того, что вы совершили помимо тех приказов, которые вам были мною даны?
– Мы абсолютно ничего не делали, – сказал гигант.
– Абсолютно ничего такого, – подтвердил карлик, посмотрев на приятеля.
– Хорошо, тогда я постараюсь освежить вашу память, – произнес господин Жакаль, пододвигая к себе толстую папку, вынимая из нее двойной лист бумаги, быстро прочитал его и положил перед собой. – Из этого рапорта, присовокупленного к вашему досье, – сказал он, – следует, что, во-первых, в ночь на 19 ноября вы, не придя на помощь женщине, которой было плохо, ограбили лавку ювелира на улице Сен-Дени.
– О! – с ужасом произнес «Стальная Жила».
– О! – с возмущением повторил Папильон.
– Во-вторых, – продолжал господин Жакаль, – ночью 20 ноября вы вдвоем, изготовив дубликаты ключей при пособничестве женщины по имени Барбет, любовницы вашего собрата господина «Длинного Овса», проникли в дом некоего менялы, проживающего на той же улице, и похитили оттуда сардинских луидоров, баварских флоринов, прусских талеров, английских гиней, испанских дублонов и французских банковских билетов на сумму шестьдесят три тысячи семьсот франков семьдесят сантимов, не считая мелочи.
– Это клевета, – сказал «Стальная Жила».
– Это гнусный оговор, – добавил Папильон.
– В-третьих, – сказал господин Жакаль, не обращая никакого внимания на возмущение пленников, – в ночь на 21 ноября вы оба в компании с вашим приятелем Жибасье остановили, угрожая оружием, на дороге между Немуром и Шато-Ландон почтовую карету, в которой сидели некий англичанин и его леди. Приставив к горлу ямщика и курьера пистолет, вы ограбили почту, в которой было двадцать семь тысяч франков! Упомяну для освежения памяти часы англичанина и драгоценности, отнятые у англичанки.
– Это вздор! – вскричал эльзасец.
– Вздор чистейшей воды! – повторил бордосец.
– И, наконец, в-четвертых, – продолжал неумолимо господин Жакаль, – не останавливаясь на тех подвигах, которые вы совершили с той ночи до 31 декабря, скажу, что 1 января 1828 года для того, безусловно, чтобы отметить наступление нового года, вы загасили все уличные фонари в коммуне Монмартр и, пользуясь темнотой, отняли у запоздавших прохожих кошельки и часы. В полицию было подано всего тридцать девять жалоб пострадавших.