Сальватор
Шрифт:
Господин Жакаль безоговорочно поддержал предложение нового префекта. Заверив его в том, что приложит все свое усердие и всю свою преданность, он почтительно откланялся и вышел от префекта.
Вернувшись в свой кабинет, он уселся в кресло, протер стекла очков, достал табакерку и втянул носом щепоть табака. Затем, закинув ногу на ногу и скрестив на груди руки, он снова погрузился в раздумья.
Скажем сразу же, что теперь его раздумья были гораздо более приятными, нежели до вызова к префекту, несмотря на все те огорчения, которые доставляли ему его ближние.
Вот о чем он теперь думал:
– Решительно, я правильно оценил нового префекта, это действительно очень глубокий человек. Доказательством тому служит то, что он оставил меня в полиции, хотя прекрасно знает, что я в некоторой мере принял участие в ускорении падения правительства. Может быть, именно поэтому-то он меня и оставил. Итак, я снова на ногах, поскольку после разгона полиции в министерстве внутренних дел и отставки господина Франше я повышаюсь в цене. С другой стороны, его мнение почти совпадает с моим относительно тех уважаемых людей, которыми забит двор префектуры. Да, мне трудно будет разговаривать с этими честными людьми. Бедняга Карманьоль! Бедняга Пацильон! Бедняга «Длинный Овес»! Бедняга «Стальная Жила»! Бедняга Жибасье! Тебя мне жаль более всех! Ты обвинишь меня в неблагодарности. Но что поделать! Habent sua fata libelli! [28] Так было предписано! Другими словами: любую компанию рано или поздно приходится бросать.
28
«Habent sua fata libelli» (лат.) – «Книги имеют свою судьбу». (Прим. изд.)
Сказав последние слова, господин Жакаль для того, чтобы унять волнение, в которое привели его столь грустные мысли, снова достал из кармана табакерку и с шумом втянул носом вторую порцию табака.
– Ба! В конце концов, – философски произнес он, – болван получает то, что заслужил. Я знаю, что завтра он попросит у меня разрешения на женитьбу. Но ведь Жибасье никогда не станет почтенным главой семейства: он рожден для больших дорог, и думаю, что та, которая ведет из Парижа в Тулон, ему подходит больше, нежели тропа Гименея. Как, интересно, он воспримет это известие?
Размышляя так, господин Жакаль дернул за шнур звонка.
На пороге появился исправник.
– Пригласите ко мне Жибасье, – сказал он ему. – А если его не окажется на месте, то Папильона, Карманьоля, «Длинного Овса» или «Стальную Жилу».
Исправник ушел, а господин Жакаль нажал на кнопку звонка, спрятанного почти незаметно в углу комнаты. Минуту спустя на пороге скрытой за портьерой потайной дверцы появился полицейский со страшным лицом и в партикулярном платье.
– Входите, Коломбье, – сказал господин Жакаль.
Страшный человек с такой нежной фамилией вошел.
– Сколько сейчас людей в вашем распоряжении? – спросил господин Жакаль.
– Восемь, – ответил Коломбье.
– Вместе с вами?
– Нет, со мной девять.
– Все сильные?
– Такие же, как я, – зверским голосом ответил Коломбье, который действительно обладал невероятной силой и злостью, если судить по его фигуре и силе голоса.
– Приведите их сюда, – продолжал господин Жакаль, – и будьте в коридоре за дверью.
– С оружием?
– Полностью экипированными. При первом же звонке вы должны войти в кабинет и забрать того, кто здесь будет находиться. Когда вы выведете этого человека в коридор, поручите четверым вашим людям доставить его в камеру. Когда арестованный будет в надежном месте, ваши люди должны будут вернуться сюда и ждать в коридоре нового звонка для того, чтобы произвести новый арест. Так будет продолжаться до тех пор, пока я не отдам новый приказ. Вы поняли меня, не так ли?
– Все понял! – ответил Коломбье. – Я прекрасно вас понял! – повторил он, выпятив грудь, гордый тем, что все схватывал на лету.
– А теперь, – строго произнес господин Жакаль, – если кто-нибудь сбежит, вы будете нести за это полную ответственность.
Тут в дверь кабинета постучали.
– Сейчас сюда, несомненно, войдет один из ваших будущих арестованных. Поспешите привести ваших людей.
– Я пошел за ними, – сказал Коломбье, одним махом преодолев расстояние, которое разделяло его с потайной дверью.
Господин Жакаль опустил за ним штору, уселся в кресло и произнес:
– Войдите.
В сопровождении исправника вошел «Длинный Овес».
Глава CXLVI
Ликвидация
В кабинет широкими шагами вошел возлюбленный дамы, сдающей напрокат стулья в церкви Сен-Жак-дю-О-Па, такой же длинный и бледный, как Базиль. Он несколько раз поклонился, словно оказался перед главным алтарем.
– Вы звали меня, мой благородный хозяин? – спросил он печальным голосом.
– Да, «Длинный Овес», вы мне нужны.
– И чем я имею честь быть вам полезным? Вы знаете, что моя кровь и моя жизнь в вашем полном распоряжении.
– Сейчас я попробую в этом убедиться, «Длинный Овес». Но вначале скажите мне, давал ли я вам за то время, пока вы на меня работали, повод к недовольству?
– О! Господи Иисусе! Никогда, достойный хозяин, – поспешил заверить медоточивым голосом любовник Барбет.
– А вот у меня, «Длинный Овес», есть причина быть очень недовольным вами.
– Дева Мария! Возможно ли это, хозяин?
– Более чем возможно, «Длинный Овес». Так оно и есть. И это доказывает, что вы по меньшей мере были неблагодарны по отношению ко мне.
– Да пусть услышит меня Господь Бог, – сказал иезуит медоточивым голосом, – пусть он накажет меня, если я до конца дней не буду помнить о вашей доброте.
– Вот почему, «Длинный Овес», я опасаюсь, что вы о ней забыли. Напомните же мне о ней, если она осталась у вас в памяти.
– Добрый мой хозяин, как я могу забыть о том, что после моего ареста на улице Сен-Жак-дю-О-Па, когда я нес серебряный крест и потир из позолоченного серебра, я едва не угодил на каторгу, если бы ваше отцовское вмешательство не предостерегло меня от этого дурного поступка?