Сальватор
Шрифт:
«Я, нижеподписавшаяся, мамаша Брабансон, по прозвищу Глуэт, заявляю, что была принята на службу к господину Лоредану де Вальженезу начиная с последнего воскресенья перед Великим постом, чтобы следить за девушкой по имени Мина, которую он похитил из версальского пансиона. Заявляю также, что похищенная девушка прибыла в замок Вири в ночь с последнего дня масленицы на первый день поста. Она угрожала господину графу, что будет кричать, звать на помощь, убежит, но господин граф помешал ей сделать что-либо подобное, пригрозив тем, что у него есть средства отправить ее возлюбленного на галеры: он обвинит его в укрывательстве несовершеннолетней девочки. У него в кармане был чистый бланк приказа на арест, который он ей и предъявил.
Мы вынуждены признать, что Сальватор подредактировал эту бумагу. Но, поскольку от истины старуха ничуть не отклонилась, мы надеемся, учитывая то обстоятельство, что Сальватор действовал из добрых побуждений, наши читатели простят ему это давление, скорее литературного, нежели морального свойства.
Сальватор взял заявление, сложил его вчетверо, убрал в карман, потом обернулся к Глуэт:
— Теперь можешь опять лечь в постель.
Старуха предпочла бы постоять, но услышала слева от себя глухое рычание Брезиля и бросилась в постель, как бросилась бы в реку, спасаясь от бешеной собаки.
Казалось, зубы Брезиля пугали ее даже больше, чем шарф комиссара. Объяснялось это просто: с правосудием ей за свою жизнь приходилось иметь дело раз двадцать, а вот такого огромного пса она до той поры не видела даже в самом страшном кошмаре.
— А теперь, — сказал Сальватор, — поскольку ты сообщница господина де Вальженеза, арестованного только что по обвинению в похищении и сокрытии несовершеннолетней — преступлении, предусмотренном законом, — я тебя арестую; ты будешь заперта в этой комнате, куда завтра утром для допроса явится королевский прокурор. Если вздумаешь бежать, предупреждаю: на лестнице я оставлю одного часового, внизу — другого с приказанием отрыть огонь, как только ты отопрешь дверь или окно.
— Иисус! Мария! — снова запричитала старуха, испугавшись на сей раз еще больше.
— Слышала?
— Да, господин комиссар.
— В таком случае, спокойной ночи!
Пропустив генерала вперед, он запер за собой дверь на два оборота.
— Могу поручиться, генерал, что она не шевельнется и мы можем, по крайней мере эту ночь, спать спокойно.
Обратившись к собаке, он продолжал:
— Вперед, Брезиль! Это только полдела!
Часть вторая
I
РАЗГОВОР НА ТЕМУ О ЧЕЛОВЕКЕ И ЛОШАДИ
Мы оставим Сальватора и генерала у крыльца в ту минуту, как они направляются к пруду, а впереди бежит Брезиль; следовать за ними — значило бы, как понимают читатели, ступить на путь уже и без того нам известный.
Прежде всего бросим взгляд на Жюстена и Мину, а с них, естественно, переведем его на г-на Лоредана де Вальженеза.
Услышав выстрел, Жюстен и Мина, побежавшие было через поле, приостановились, и, пока Мина, опустившись на колени прямо в хлеба, просила Господа отвести от Сальватора всякую беду, Жюстен повис на ограде и следил за схваткой, увенчавшейся пленением Лоредана.
Молодые люди, таким образом, еще долго видели лошадь, увозившую г-на де Вальженеза: ее вели под уздцы двое могикан. Молодой человек и девушка прижались друг к другу, словно продолжительное время слышали гром у себя над головой, а теперь видели, как молния ударила в сотне шагов от них.
Они отвесили благодарные поклоны и между двумя поцелуями произнесли имя Сальватора, а потом бросились бежать по узкой тропинке, выискивая взглядом, куда бы ступить, чтобы не раздавить василек. Они боготворили этот прелестный полевой цветок: как, должно быть, помнят читатели, весенней ночью, похожей на ту, что раскинула над ними прозрачные трепещущие крылья, Жюстен нашел Мину на поле среди васильков и маков; девочка спала под неусыпным оком луны, словно маленькая фея жатвы.
Выйдя на более широкую тропинку, влюбленные взялись за руки и пошли рядом. Через несколько минут они уже стояли против того места, где была укрыта коляска.
Бернар узнал Жюстена и, увидев его в сопровождении девушки, начал понимать истинный смысл драмы, в которой он играл свою роль. Он почтительно снял шляпу, украшенную лентой и, когда молодые люди удобно устроились в коляске, понимающе взглянул на них, словно спрашивая: «Куда теперь?»
— На север! — отвечал Жюстен.
Бернар тронулся в обратный путь, и вскоре экипаж исчез из виду на парижской дороге; им предстояло проехать город из конца в конец, от заставы Фонтенбло до заставы Ла-Виллет.
Пожелаем влюбленным счастливого пути, пусть они поделятся друг с другом своими радостями и горестями, а мы вернемся к пленнику.
Заставить г-на де Вальженеза войти в хижину не составляло труда для его стражей, однако они в задумчивости остановились на пороге: как завести туда лошадь?
Хижина была небольшая: всего пятнадцати футов в длину и двенадцати — в ширину, и там не было ни конюшни, ни сарая. Троим вместе с лошадью было бы там, пожалуй, тесновато.
— Дьявольщина! — бросил Жан Бык. — Об этом-то мы и не подумали!
— И господин Сальватор забыл, — подхватил Туссен.
— Дурак! Как он-то мог об этом подумать?! — возразил Жан Бык.
— Он же думает обо всем! — не соглашался Туссен.
— Ну, раз не подумал он, давай пораскинем мозгами мы с тобой, — промолвил Жан Бык.
— Пораскинем, — не стал перечить Туссен.
Так они и сделали, однако сообразительность не была сильной стороной этих славных людей.
Наконец Жан Бык после недолгого размышления сказал наугад:
— Река недалеко…
— При чем здесь река? — удивился Туссен-Лувертюр.
— Ну…
— Что? Утопить лошадь?
— Так ведь хозяин у нее плохой человек! — презрительно проговорил Жан Бык.
— Лошадь плохого человека может быть весьма достойной скотиной, — нравоучительно заметил Туссен-Лувертюр.
— Верно… Что же делать?
— А не отвести ли нам ее в харчевню «Божья милость»?
— До чего ты глуп даже для овернца!
— Ты так считаешь?
— Да пойми: если хозяин «Божьей милости» увидит, как Туссен-Лувертюр или Жан Бык ведут к нему чужую лошадь, он спросит, где ее хозяин. И что ты ему ответишь? Нет, ты скажи! Если у тебя есть что ответить, бери лошадь и веди ее в «Божью милость».