Самозванка (дореволюционная орфография)
Шрифт:
– Образумься, глупая! – остановила ее Анна Игнатьевна. – Аль погибели своей хочешь?…
– И погибну, и погибну… а ей жить не дамъ, нтъ!…
„Модная двица“ упала головой на столъ, зарыдала, забилась вся, но этимъ и кончилось все.
Мелкая, слабая натура „модной двицы“ была не способна на какое-нибудь смлое ршеніе и за первымъ припадкомъ бшенства, злобы, безумія наступила реакція…
Настенька только струсила и упала духомъ. Она принялась умолять Анну Игнатьевну не губить ее, просила вымолить прощенье у Вры и даже общала вернуть часть похищенныхъ
Успокоенная Анною Игнатьевной, она ушла домой и просила написать ей про окончаніе „исторіи“.
Часу во второмъ пріхалъ Салатинъ.
– Мамаша ждала васъ, считая секунды, и теперь прилегла уснуть. Она не спала всю ночь! – сказала ему Анна Игнатьевна. – Ахъ, еслибъ она спала долго-долго!… Если бъ она… не просыпалась никогда!…
– Господь съ вами! – воскликнулъ Салатинъ. – Вдь, она ваша мать…
– Я боюсь очень… Она будетъ способна на все, когда узнаетъ страшный обманъ… Она растерзаетъ меня!…
Въ комнату вошла горничная.
– Николай Васильевичъ! – сказала она, – Ольга Осиповна проснулась и зовутъ васъ…
– Я уйду! – шепнула Салатину Анна Игнатьевна.
– Куда?
– Куда-нибудь… Прізжайте въ Александровскій садъ сказать мн все, я буду ждать васъ тамъ…
– Хорошо, какъ вамъ угодно…
Салатинъ отправился къ старух.
XXII.
На Ольгу Осиповну разсказъ Салатина произвелъ сильное, потрясающее впечатлніе.
Анна Игнатьевна хорошо сдлала, что ушла изъ дому; останься она, ей-бы не сдобровать.
– Гд она?… Гд… потаскушка-то эта? – съ бшенствомъ крикнула старуха, когда Салатинъ разсказалъ ей все. – Подайте мн ее, подайте!…
Старуха схватила толстую палку, съ которою хаживала, когда у нея разыгрывался ревматизмъ.
– Позвать мн eel… Эй, кто тамъ есть?… Анну ко мн позвать!…
Салатинъ сказалъ, что Анна Игнатьевна ушла и ждетъ у него въ дом ршенія своей участи и милости матери.
– А, ушла она?… Ну, и хорошо сдлала, я-бъ на ней мста живого не оставила, я-бъ ее, можетъ, убила до смерти… Ушла?… Ну, и пусть… Навсегда ужъ теперь, на вки!… не хочу ее видть…
– Ольга Осиповна…
– He хочу! – дико вскрикнула старуха. – Будь она прок…
Старуха не произнесла страшнаго слова, остановилась и, взглянувъ на иконы, перекрестилась.
– He хочу проклинать ee! – проговорила она. – He беру на душу этого грха великаго и не лишаю ее материнской молитвы моей, но видть ее не хочу ни сегодня, ни во всю мою жизнь… He допущу и къ смертному одру моему!… He допущу!… Благословлю ее заочно, а къ себ не допущу… He было во всемъ роду нашемъ развратницъ и беззаконницъ! Она срамъ на весь родъ нашъ пустила и нтъ ей моей милости… Завтра-же духовную сдлаю, все добро свое распишу, а ей гроша не дамъ, тряпки не дамъ!… Если придетъ за кускомъ хлба, съ голоду умирая, и тогда не дамъ ей этого куска!…
Старуха въ изнеможеніи опустилась на кресло; костыль выпалъ изъ ея рукъ.
– Нтъ у меня и внучки! – проговорила она.
– Вра чмъ
Салатинъ не говорилъ пока, что онъ женихъ Вры, приберегая это извстіе, какъ резервъ.
– Любитъ? – переспросила старуха. – Ха, ха, ха!… Очень любитъ!… Вмст съ матерью обманно вошла въ домъ мой, самозванка!… дурачила, насмхалась… Хороша любовь!…
– Но, вдь, ее вынудили на это! – возразилъ Салатинъ. – Нжная, робкая, матерью запуганная, но горячо любящая мать, она не могла поступить иначе и страдала, очень страдала… А любитъ она васъ горячо, за это я головою ручаюсь…
Старуха поникла головою.
Вся жизнь ея послднее время была сосредоточена на любви къ внуку, на любви къ этому курчавому хорошенькому „мальчику“ – и вотъ нтъ теперь этого „мальчика“!…
И не умиралъ онъ, а нтъ его… Хуже чмъ умеръ…
Но, вдь, эта душа-то, которую такъ любила она, не исчезла… Вдь, и эти милые, кроткіе и ясные глаза живы… И голосокъ этотъ, который такъ любила она, можно слышать, и русые шелковистые волосы, можно ласкать… Есть кого любить и есть у кого на груди выплакать горе…
Старуха закрыла лицо руками и тихо заплакала.
Салатинъ не мшалъ ей.
– Нтъ Васи, нтъ!… – простонала старуха.
Салатинъ слъ съ нею рядомъ, за руку взялъ ее, поцловалъ эту руку.
– Вра есть! – сказалъ онъ. – Есть хорошая, милая двушка, которая горячо любитъ васъ, которая будетъ любить васъ вчно… He лучше-ли это, чмъ мальчикъ?… Мальчики балуются, мальчики, ставъ взрослыми и получивъ богатство, часто портятся и приносятъ только rope, а нжное женское сердце такъ способно любить!… Вра выйдетъ замужъ, но не перестанетъ васъ любить… Вы правнуковъ дождетесь и умрете, окруженная ими…
– Незаконная она! – прошептала Ольга Осиповна.
– Чмъ виновата она въ этомъ?…
– He всть отъ кого родилась… Отъ бродяги, можетъ, отъ пьяницы… Мать гулена, а отецъ бродяга, – хороша природа!…
– Отецъ Вры былъ хорошій человкъ, купецъ честнаго рода…
– Воровка она…
– Полно вамъ, не гршите!… Она и единаго грошика не взяла себ изъ этихъ денегъ… Ее мучили, ее за горло мертвой петлей душили!…
– Да, а слава-то пойдетъ… За кого я отдамъ такую пригульную внучку?… Кто возьметъ ее?… Надо выдать за перваго встрчнаго, чтобы только взялъ… И возьметъ какой-нибудь шалыганъ ради бабушкиныхъ денегъ… Деньги промотаетъ, ее прогонитъ и она… она по стопамъ матушки своей пойдетъ…
– Ее возьмутъ и безъ денегъ! – тихо возразилъ Салатинъ.
– He ври, сударь!… Дай Богъ, чтобы и съ огромаднымъ приданымъ путный-то взялъ!… Кто она?… Незаконная дочка Анкина!… Та же Настька раззвонитъ везд, что тутъ было. Разскажетъ всмъ, что за парня Вру-то выдавали, въ штанахъ водили, что воровала она у бабушки деньги… Никто не возьметъ изъ порядочныхъ и пропадетъ двка, на черную дорогу выйдетъ…
Салатинъ всталъ.
– Бабушка! – заговорилъ онъ, – я буду имть честь просить у васъ руки вашей внучки…