Самозванка (дореволюционная орфография)
Шрифт:
По мр того, какъ время шло, безпокойство старухи все увеличивалось, а Анна Игнатьевна сидла ни жива, ни мертва.
Отъздъ пришлось отложить, – он опоздали ужъ сегодня.
Гд же Вра?…
Быть можетъ, тайна открыта, быть можетъ все пропало?… и вотъ-вотъ явится Салатинъ грознымъ обличителемъ…
Съ полицейскими, быть можетъ, явится, чтобы арестовать Анну Игнатьевну, какъ уже арестовали, вроятно, ея самозванку дочь…
Вдь, Салатинъ хоть и богатъ, а не прочь наслдовать громадное состояніе Ольги Осиповны, у которой онъ, помимо дочери-то, единственный наслдникъ…
Радехонекъ
Сильную тревогу било сердце Анны Игнатьевны, и не слышала она ворчанья брюзжащей старухи. Вс думы ея были далеко-далеко…
Вдругъ подъ окнами задребезжали колеса извощичьей пролетки и замолкли у воротъ.
– Они, должно быть!… – сказала старуха. – Взгляни-ка, Анна…
Анна Игнатьевна была уже у окна и прильнула къ стеклу, вглядываясь въ сумракъ ночи.
[13] Цугундер – Только в выражении: на цугундер (взять, тянуть и т.п.; разг.) – на расправу, к ответственности. «- В должишках запутались? На цугундер тянут?» А.Островский. (От нем. Zu hundert – к сотне (ударов); по-видимому, из старин. воен. арго, где употр. для обозначения приговора к телесному наказанию.)
– Салатинъ… одинъ… – проговорила Анна Игнатьевна и сла у окна на стулъ; ноги не держали ее.
– Господи!… Что же это такое? – испуганно прошептала старуха, крестясь.
Загремлъ запоръ калитки, собака залаяла; послышались голоса…
У Анны Игнатьевны мелькнула мысль бжать… Бжать, куда глаза глядятъ… Въ Ярославль, въ Петербургъ… Паспортъ у нея есть, есть и деньги…
Она встала ужъ, двинулась, планъ побга зрлъ въ ея воспламененной голов, но въ эту минуту въ комнату вошелъ Салатинъ.
Лицо у него взволнованное, красное, но веселое, оживленное.
– Здравствуйте! – проговорилъ онъ. – Испугались, чай?… Ничего, ничего, – пустое дло…
Старуха такъ и кинулась къ нему.
– А Вася гд?…
– Ногу повредилъ…
– Ногу?…
– Да, да, пустое дло… Выпрыгнулъ изъ пролетки, оступился, ну, и вывихнулъ… Я его къ знакомому доктору въ лчебницу отправилъ, ногу ему вправили, повязку сдлали и онъ шлетъ вамъ привтъ… Опасности никакой, ни-ни!… Если завтра нельзя еще будетъ, такъ посл завтра наврное, наврное прідетъ онъ… Даю вамъ клятву, что опасности никакой…
„Да, для тебя!“ – съ тоскою подумала Анна Игнатьевна. – „Для тебя нтъ опасности, а я погибла!… Лчебница, доктора… Все кончено, – обманъ будетъ обнаруженъ…“
Салатинъ между тмъ весело успокаивалъ старуху, и веселый безпечный видъ его, данная клятва, что Вася живъ и почти здоровъ сдлали свое дло – Ольга Осиповна успокоилась и только журила Салатина за неосторожность.
– Виноватъ, но заслуживаю снисхожденія! – шутилъ онъ. – Идите, дорогая моя, почивать, будьте покойны, а меня Анна Игнатвевна чаемъ напоитъ, – я умираю отъ жажды съ этими хлопотами…
– Пошь сперва, голоденъ,
– И помъ!…
Салатинъ раздлилъ компанію съ дамами и слъ ужинать, но сть ему не хотлось. He ла ничего и Анна Игнатьевна, говоря, что она очень обезпокоена.
Старушка скоро ушла въ свою опочивальню, а Салатинъ съ Анною Игнатьевною перешли въ столовую, куда служанка подала самоваръ.
– Отпустите ее спать, – сказалъ Салатинъ. – Вы проводите меня…
Они остались вдвоемъ.
Весело киплъ и бурлилъ самоваръ, стукали часы въ длинномъ „корпус“ краснаго дерева, но, кром этихъ звуковъ ни что не нарушало тишину стариннаго дома, да и на улиц было тихо, – шумъ города не доходилъ до этой отдаленной старо-купеческой „палестины“.
Анна Игнатьевна сидла, какъ на раскаленныхъ угольяхъ. Она вздрагивапа по временамъ, какъ отъ сильной физической боли; губы ея подергивало судорогою.
Она догадывалась, что не зря остался съ нею Салатинъ; она поймала два-три значительные взгляда его.
Онъ что-то знаетъ…
Анна Игнатьевна принялась лить въ чайникъ воду изъ самовара.
– Вы чаю не положили, – съ улыбкою замтилъ Салатинъ.
Ему хотлось немного помучить эту женщину за т муки, которыя она причинила той, которая стала ему дороже всего на свт…
– Вы, быть можетъ, хотли спать и я мшаю вамъ? – спросилъ онъ. – Я уйду…
– Нтъ, нтъ, ничего…
– Или вы взволнованы случаемъ съ вашимъ сыномъ?
– Да, конечно уж…
– А вы его очень любите?
– Онъ мой единственный сынъ…
– У васъ не было больше дтей?
– Нтъ…
Салатинъ закурилъ папиросу и сталъ разглядывать Анну Игнатьевну.
Дочь наслдовала ея близну и нжность кожи, ея правильный красивый носъ, но глаза у Вры были, должно быть, отцовскія, – свтлыя такія, ласковые; тмъ не мене она была очень похожа на мать, только нжне, „деликатне“, такъ сказать, сложеніемъ, а выраженіемъ лица лучше, миле, можетъ въ отца.
– Ваша дочь похожа на васъ, Анна Игнатьевна, – медленно, раздльно проговорилъ Салатинъ и, положивъ локти на столъ, устремилъ на свою собесдницу пристальный взгядъ.
Словно ударъ грома разразился надъ Анною Игнатьевной.
Она застыла, словно окаменла.
– Дочь? – чуть слышно прошептали ея блдныя губы.
– Да, дочь.
– У меня нтъ дочери…
Салатинъ слъ къ ней поближе.
– Полно теперь притворяться, – я все знаю, – началъ онъ и не было въ его голос злобы, насмшки, угрозы. – Да, я все знаю…
– Проклятая! – прошептала Анна Игнатьевна.
– He кляните ее… За что?… Она повиновалась вамъ, она много и сильно страдала, любя васъ и готовая для васъ, только для васъ на очень трудную и опасную роль… Она невиновата, что все открылось!…
Анна Игнатьевна опустила голову на столъ.
– Я погибла, погибла теперь! – простонала она. – И она погибла!…
– Нтъ… Все будетъ улажено, все будетъ забыто… Я беру на себя выпросить вамъ прощенье вашей матери, а внучку она полубитъ также, какъ любила внука…