Самозванка (дореволюционная орфография)
Шрифт:
– Можно передлать потомъ, – замтила продавщица.
– Да, да… Черезъ нсколько дней она сама прідетъ къ вамъ…
Часу въ девятомъ вечера къ маленькому домику на Полянк подъзжалъ извозчикъ, въ пролетк котораго сидлъ Салатинъ съ очень хорошенькою двушкою въ свтло-срой фетровой шляпк, въ клтчатой шотландской накидк, поверхъ темно-синей юбки изъ шевіота, съ зонтикомъ въ рукахъ.
Сидвшій у воротъ дворникъ вскочилъ и подбжалъ помочь подъхавшимъ, взялъ картонъ изъ рукъ Салатина.
– Степанида Аркадьевна дома? – спросилъ Салатинъ.
– Дома-съ…
– He ложилась еще?
– Должно-быть, еще нтъ… Только что вотъ сидли тутъ за воротами съ Ивановной…
Салатинъ, подавъ руку Вр, вошелъ въ маленькій чистенькій дворикъ и поднялся по ступенькамъ крыльца въ сни домика.
Тутъ жила вдова приказчика, который служилъ еще отцу Николая
Степанида Аркадьевна, богобоязненная, кроткая и милая старушка, жила въ свое удовольствіе, что называется, и благословляла Салатина.
Съ нею жила такая-же старушка, служанка, Ивановна, да дв свободныя комнатки въ дом отдавала она жильцамъ, покрывая этимъ доходомъ вс расходы по домику.
XVIII.
Кругленькая, маленькая старушка въ темномъ плать, съ косыночкой на голов, вошла въ прихожую со свчою въ рукахъ.
– Батюшки мои, Николай Васильевичъ! – воскликнула она, узнавъ Салатина и съ нкоторымъ изумленіемъ посмотрла на его спутницу. – Милости просимъ, батюшка, милости просимъ…
– Гостью къ вамъ привезъ, Степанида Аркадьевна!… – проговорилъ Салатинъ.
– Милости просимъ, милости просимъ…
Салатинъ помогъ Вр снять накидку, а старушка отворила дверь въ маленькое чистенькое „зальце“, съ цвтами на двухъ окнахъ, съ чистыми половиками на крашеномъ полу, съ блестящими иконами въ образниц…
– Пожалуйте, батюшка, пожалуйте! я лампочку сейчасъ зажгу… – засуетилась старушка. – Ивановна!… Э, старая, заснула тамъ что-ли?… Самоварчикъ ставь!…
На кругломъ стол передъ диваномъ была зажжена лампа и при свт ея Салатинъ впервые увидалъ Вру въ обновленномъ вид, увидалъ двушку, а не „мальчика“, какъ было до сихъ поръ. Въ Сокольникахъ, гд Вра переодлась, и на дорог Салатинъ совсмъ не разсмотрлъ ее, такъ какъ осенній вечеръ былъ очень теменъ.
Салатинъ залюбовался двушкою, глазъ не могъ оторвать отъ ея стройной, изящной фигуры, отъ ея нжнаго личика, которое пылало теперь румянцемъ отъ волненія, быть можетъ, отъ счастья.
Какъ не узналъ онъ при первомъ взгляд, что это двушка?!…
Онъ недоумвалъ, даже сердился на себя, а между тмъ это было очень понятно: мужской костюмъ скрадывалъ ростъ двушки, пиджакъ длалъ ея плечи боле широкими, маскируя округленность бюста и талію.
– Садитесь! – проговорилъ Салатинъ, подавая двушк стулъ и слъ самъ.
Старушка, извинившись, убжала хлопотать на счетъ чаю и слышно было, какъ она шепталась о чемъ-то въ сосдней комнат со служанкою, хлопала дверцами шкафа, гремла посудою.
– Вамъ тутъ будетъ хорошо! – говорилъ Салатинъ. – Это премилая, пресимпатичная старушка и очень скромная, не сплетница… Впрочемъ, вдь, вамъ недолго придется жить тутъ…
– Недолго?…
– Конечно…
Вра вздохнула.
– Можетъ быть начнутся тревоги, мука, – проговорила она.
– О, нтъ!… Зачмъ все мрачныя мысли?… Думайте не о гор и мукахъ, а о счастіи, о радости…
Онъ взялъ ее за руку, но въ это время вошла Степанида Аркадьевна съ подносомъ, на которомъ были яблоки, груши, пастила и мармеладъ.
– Покушайте-ка передъ чайкомъ-то! – сказала она. – Словно знала, что гости дорогіе будутъ и какъ разъ сегодня на Болото [12] ходила, да и купила вотъ яблоковъ и грушъ… Покушайте-ка…
Старушка все посматривала на Вру, очевидно, очень заинтересованная спутницею своего молодого благодтеля, но деликатно и съ большимъ тактомъ не разспрашивала, заботясь лишь объ угощеніи.
[12] Болото – местность в Москве; низменность напротив Кремля между правым берегом Москвы-реки и ее старицей (ныне Водоотводным каналом). До 2-й половины XVIII века из-за низких берегов эта местность затоплялась во время дождей и весенних паводков и действительно представляла собой болото. К осушению болота привело строительство Водоотводного канала в 1783-1786 годах. В старину здесь устраивались кулачные бои, на которые приезжал смотреть царь, а в XVII-XVIII веках Болото было местом публичных казней: здесь в конце XVII века отрубили голову Никите Пустосвяту – священнику-старообрядцу, который выступал против церковной реформы патриарха Никона. На этой площади сожгли в срубе Андрея Безобразова с волхвами, четвертовали Степана Разина и обезглавили Емельяна Пугачева… Местность в районе бывшей площади с начала XVIII в. называлась также Царицын луг (здесь, в частности, жгли фейерверки по случаю коронации Екатерины I). К началу XIX в. утвердилось название Болотная пл. Во второй половине XVIII – начале XX в. здесь стояли каменные и деревянные дома, лавки, лабазы (продуктовые склады) купцов. После осушения, с конца XVIII века, и вплоть до революции в 1917 году
Цены на мясо в Москве по данным 1854 года (в рублях серебром):
Пуд солонины (в ценах 1854 года) стоил 1 рубль 80 копеек (то есть, около 11 копеек за килограмм), пуд свинины – 1 рубль 60 копеек. Любимым лакомством москвичей были копченые окорока – по 3 рубля 50 копеек за пуд зимой и по 2 рубля 75 копеек летом.
Летом же, когда животные могли питаться подножным кормом, с Украины пригонялись гурты волов, из среднерусских губерний – бараны. Более всего ценились бараны ордынские – в 1854 году пара стоила 6 рублей, черкасские шли по 5 рублей, а русские (более мелкие) – по 4 рубля 30 копеек.
Рыба ценилась дороже, чем мясо. Путеводитель 1829 года сообщал читателям: «Рыбная провизия как-то: белужина, севрюжина, семга и прочая рыба, привозимая с Дона и Урала, и от города Архангельска, приходит в Москву несколько позже, чем мясная провизия».
Из-за высокой цены рыбу, как правило, покупали от случая к случаю. Путеводитель 1826 года отмечал: «Некоторые, и может быть немногие, запасаются ею в год».
Цены на рыбу в Москве по данным 1854 года (в рублях серебром):
Фунт белуги стоил 20 копеек, фунт осетрины – 27 копеек, семги – 20 копеек, севрюги – 13 копеек. Самым дорогим из рыбных продуктов, как впрочем, и всегда, была зернистая икра, стоившая 80 копеек за фунт.
Поскольку на Болоте находился один из самых крупных московских рынков, то круглогодично здесь шла оптовая торговля съестными припасами. Москвичи зимой и летом делали запасы сезонных продуктов. В каждом московском доме были подвалы и ледники для хранения съестных припасов.
Историк Москвы П.В. Сытин пишет, что Царицын луг был официально переименован в Болотную площадь в 1845 году. Вскоре был построен вдоль всей площади по проекту архитектора М.Д. Быковского длинный каменный корпус с полукружьями на концах.
Московские власти контролировали цены. Смотрители рынков должны были дважды в год предоставлять в Канцелярию Московского генерал-губернатора реестры цен на основные пищевые продукты и другие товары.
Летом из Саратовской и Астраханской губерний привозили арбузы и дыни. Из Астрахани прибывал и виноград. Лимоны и апельсины также были известны москвичам. Эти субтропические фрукты прибывали в Москву, как правило, весной из Петербурга, куда их доставляли долгим морским путем из Италии и Греции.
Дороговизна была неимоверная – ящик апельсинов «заграничной укупорки», содержавший 200-300 штук, в 1850-е годы стоил 15 рублей серебром. То есть, фунт севрюги равнялся стоимости трех-четырех апельсинов.
Но москвичи любили шикануть, и даже один из героев пьесы А.Н. Островского «Не сошлись характерами» говорит: «Как стану водку пить – так закушу ап'eльсиком» (совмещая в одном слове апельсин и персик, символизировавшие наслаждение гурмана).
http://www.retromap.ru/show_pid.php?pid=44292
Рынок на Болотной 1890-1900
http://www.retromap.ru/show_pid.php?pid=809
Она поставила подносъ на столъ и побжала, было, опять, но Салатинъ остановилъ ее.
– А вы не хлопочите, не безпокойтесь! – сказалъ онъ. – Присядьте-ка, дорогая… намъ поговорить надо…
Поговорить было о чемъ.
Какъ бы то ни было, а Вр придется нкоторое время пожить тутъ, а между тмъ документа у ней нтъ.
Это могло создать хлопоты, и затрудненія.
Собравшись обмануть мать, Анна Игнатьевна добыла при помощи выгнаннаго со службы полицейскаго чиновника подложный видъ, гд былъ вписанъ ея сынъ Василій, прижитый съ покойнымъ мужемъ мщаниномъ Байдаровымъ. У Анны Игнатьевны былъ документъ и на имя дочери, въ вид метрической выписки, гд Вра значилась такого-то года и такого-то числа крещенною, какъ незаконнорожденная дочь вдовы мщанина Байдарова, Матвевна по отечеству. Вра видала эту бумажку, знала ее, знала и тайну своего рожденія.
Бумага эта хранилась у Анны Игнатьевны въ завтной шкатулочк, на самомъ дн ея, вмст съ портретомъ курчаваго красавца, Матвя Ивановича Вертунова, отца Вры, владльца волжскаго парохода.
Салатинъ потомъ добудетъ этотъ документъ. Анна Игнатьевна отдастъ его дочери, конечно, но вотъ теперь-то у Вры нтъ никакого „вида“, и это можеть смутить старушку, которая пуще всего на свт боится полиціи, мирового и всякаго рода суда и „волокиты“.
Наконецъ, Салатинъ не зналъ – въ качеств кого онъ отрекомендуетъ Вру Степанид Аркадьевн и хоть думалъ объ этомъ всю дорогу, но придумать ничего не могъ.
Ему не хотлось, чтобы старушка и одну минуту подумала что-нибудь нехорошее о Вр…
– Поговоримъ, батюшка, поговоримъ, – отвтила старушка, присаживаясь и все поглядывая на Вру. – Ивановна тамъ самоварчикъ ставитъ, а мы пока и побесдуемъ…
Надо было что-нибудь сказать про Вру и въ эту критическую минуту, какъ это часто бываетъ, Салатинъ моментально придумалъ, что надо сказать.
– Рекомендую вамъ, Степанида Аркадьевна, дочь моего покойнаго друга-пріятеля Вру Матвевну Вертунову! – началъ онъ. – Вы должны, если любите меня, оказать ей великую услугу, выручить ее изъ бды, a я ужъ за это отблагодарю васъ…